Дмитрий Герасимов - Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)

Появление организованной ереси и жестокая борьба с нею (совсем в духе католической инквизиции), незаметно переходившая в борьбу со всяким инакомыслием, свидетельствовали о том, что удостоившийся высокого «вселенского предназначения», русский народ впервые сам для себя становился объектом репрессивного подавления собственной прирожденности . Если до этого момента церковь все-таки больше ассоциировалась с «ромеями» и боярской верхушкой Руси, то теперь (после того, как с конца XV в. Москва добилась права самостоятельно утверждать митрополитов из русских ) она становилась в собственном смысле «своей», «русской». Очевидно, только с этого момента (рубежный XVI век) можно говорить о начавшемся процессе «воцерковления» русского природного самосознания. Воспроизведение абсолютно чуждого христианству, ветхозаветного алгоритма мысли в самом характере «воцерковления», в натуральном библейском смысле означавшем необходимость «обрезания отсохших ветвей», окончательно сближало русскую религиозность не только с византинизмом, но и с его библейским аналогом, на что, в частности, любил указывать Н. А. Бердяев, подчеркивавший почти полную тождественность русского и еврейского мессианских сознаний: «По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно именно у этих народов сильно мессианское сознание» 91 91 Бердяев Н. А. Русская идея. Судьба России. М.: ЗАО «СВАРОГ и К», 1997. С. 4. . Однако дальше всех, дальше даже славянофилов пошел все-таки Н. Я. Данилевский, утверждавший, что русским, удостоившимся исторического жребия «быть вместе с Греками славными хранителями живого предания религиозной истины», суждено «быть продолжателями великого дела, выпавшего на долю Израиля и Византии, – быть народами богоизбранными» 92 92 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому (Издание Н. Страхова). СПб.: Типография брат. Пантелеевых, 1895. С. 525. .

Действительно, в сближении народности и религии православный национализм (и греческий и русский) совершенно тождественен иудаизму – для них в равной степени характерно резкое отрицание природного статуса национальности . Отсюда сакральная «вероисповедная» формула – «русские – не народность» (как и «греки – не народность», «иудеи – не народность»). Всякое иное истолкование прирожденности, кроме религиозного, «идеального» (относимого к идеальной, надприродной вечности), априори отрицается. По учению православной церкви, « истинно верующие в Иисуса Христа люди всех национальностей становятся новым единым народом Божиим (курсив автора. – Д.Г. )» 93 93 Начала православия / Редактор-составитель протоиерей Вячеслав Марченков. М.: Петит, Фирма Панэкс, 1991. С. 76. . Таким образом, различие (служившее предметом дополнительной гордости для православных) – только в объеме и направленности общей религиозности: православие претендует на все человечество, чтобы выделить из него один «наднациональный» правоверный народ, тогда как иудаизм изначально ограничен одним народом, противопоставленным всему человечеству. Поэтому для евреев религиозно-репрессивное подавление собственной прирожденности идеально возвышает их над остальными народами, позволяя жить в любой культурной среде, воспроизводя любые культурные традиции и ничуть при этом не ассимилируясь, не утрачивая «собственного лица» (принципиально вненационального, или наднационального), даже в случае выхода за границы добровольно установленного для себя «гетто». Для греков же или русских природное самоискоренение в религиозной исключительности, напротив, оборачивается выделением из своего состава такой культурно «внеприродной» общности, которая способна жить только в крайней степени изолированности от остального человечества (т.е. в сущности – только в идеальном мире !). Но и там и там господствует один Ветхий Завет, одно и то же сознание превосходства над всеми, одно и то же «возвышение в собственном ничтожестве», одно и то же отрицание любых естественных отношений к миру. При этом талмудический иудаизм (обращенный в еврейское рассеяние) оказывается даже гораздо «прогрессивнее» и «адаптивнее», нежели откровенно дремучий в своей ветхозаветности православный национализм. Иудаизм после христианства , собственно, и явился «симметричным» ответом на неосуществимость ветхозаветных мечтаний о «богоизбранной государственности».

Игра на одном идеологическом поле соединения прирожденности и религии ставит все три исторические «богоизбранности» в отношение острой конкуренции между собой. Отсюда ревнивый и, в отличие от присущего католицизму, идейно-религиозного – с трудом скрываемый этно-конфессиональный 94 94 К православному антисемитизму по своему «ветхозаветно-иудейскому» духу гораздо ближе оказывается протестантский антисемитизм, расцветший в Европе одновременно с московским (XVI – XVII вв.) и исторически связанный с национальным подъемом германских народов (выражавшемся в поиске соответствующих ему религиозных форм). Что и было отмечено евреями, навечно осудившими Мартина Лютера и других вождей Реформации. См., к примеру: Даниэль Грубер. Теолог холокоста: [Электронный ресурс] // Атеология и теология. URL: http://ateism.ucoz.ru/forum/11-32-1 (Дата обращения: 02.10.2016). «антисемитизм» греческого православия, который был в одинаковой степени характерен как для киевского, так и для московского периодов. Первый еврейский погром в Киеве, официально санкционированный властями, приходится уже на 1069 г.

Идейно, глубокая внутренняя , духовная зависимость православия от национальной власти формировалась именно ветхозаветной теократической утопией «богоизбранной государственности» (с выбором царя, помазанием на царство и т.д.). Греческое православие, а за ним и русское, всегда строилось и поддерживалось государством, официозом, властью, а вовсе не обществом – им, во всяком случае, в последнюю очередь. Невозможно представить православия «безнационального», безродно скитающегося по миру, без внутреннего притяжения «иерусалимского храма», «земли обетованной» – центра государственной власти, сосредоточенной в православном монархе, исполнявшем функцию земного защитника «религиозной веры». И это относится как к массовому православию, так и к православию аскетическому, бежавшему из городов в пустыни. Переход на начала стихийного самоуправления, демократически-религиозной, народной боговдохновенности (в духе протестантизма) был бы уже деградацией, разложением православия и даже антиправославием (что прямо указывает на сохранившийся в нем чрезвычайно сильный античный , чуждый современности дух). Исключение составляет, пожалуй, только вольное казачество Запорожской Сечи, находившееся с ним в особых (совершенно «неканонических» и очень противоречивых) отношениях, вполне в духе «военной демократии» Руси наемной, бродячей. Конечно, историки правы, подчеркивая решающую роль в формировании идеологии Московского царства так называемого языко-христианства, т.е. культурного влияния Востока и его нравственно-религиозных традиций, а также местного язычества. Византия, Золотая Орда, наконец, в XVI в. увлеченное подражание турецкой Порте – новому властителю Востока: чисто азиатский, деспотический стиль властвования напрашивался сам собой. Однако римо-византийское соединение христианства с языческим культом императоров не было бы возможно без Ветхого Завета , без конгениальности, органичного соответствия последнего духовному строю восточного мышления. Именно через ветхозаветные дискуссии вокруг «душеспасительной» роли земных царств, через ветхозаветный мессианизм, хилиазм и даже мистический эсхатологизм (!) – одним словом, существенно религиозное беспокойство – проникал в христианство чисто восточный образ самодержавного правителя-деспота, идеально воплощавшего в себе черты «народной совести».