Дмитрий Герасимов - Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)

Подъем московского самодержавия в XV – XVI вв. объективно ускорил процесс конституирования двух антагонистически настроенных «наций» в рамках единого этноса. Все это время на Руси фактически велась необъявленная гражданская война, начатая еще греческим православием, затем успешно продолженная православием русским (обратившим «внешнюю» репрессию «во внутрь»), то затихающая, то вновь усиливающаяся и, наконец, разгоревшаяся в Смуту начала XVII в. (естественно возникшую в условиях прекращения династии Рюриковичей – «третьего», скрепляющего элемента всей системы). Характерно, что Москва недолго была Третьим Римом и уже в XVII в. – на вершине религиозного самодовольства и даже в последнем акте духовной саморепрессии (церковного раскола) – порвавшая с собственной прирожденностью (так именно и сознававшая себя) правящая элита оказалась под влиянием нового, более мощного внешнего центра притяжения, каковым на этот раз оказался католически-протестантский Запад, занявший ровно такое же место необходимой культурной доминанты, какое до него столетие назад занимала православная Византия.

Хотя процесс этно-культурного «дробления» нации завершился только спустя два столетия – к концу XVIII в., обретя свои законченные формы в законах Российской империи, антиномически-антагонистическая сущность православно-монархической государственности будет постоянно манифестировать во все моменты истории в стихийных попытках объединения решительно всех русских сословий в борьбе против одного – высшего, правящего слоя России. Завидные легкость и постоянство, с какими средние и низшие слои населения, т.е. в сущности весь народ, кроме боярского меньшинства, будет солидарно участвовать во всех без исключения бунтах и «изменах» (от И. Болотникова до Е. Пугачева и вплоть до революций начала ХХ в.), косвенно обличают глубоко антинародную, антинациональную сущность монархической государственности. Не случайно даже в самом православии – прежде всего, в лице приходского духовенства – разгром православной монархии и самодержавия в XX веке приветствовался с таким же точно «революционным» энтузиазмом и надеждами на избавление от государственного гнета, как и обществом в целом 112 112 См.: Михаил Бабкин. Приходское духовенство Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году: [Электронный ресурс] // http://1260.org/Mary/Text/Text_Babkin_Parish_clergy_of_the_ROC_in_1917_ru.htm. 2012—2015. URL: 1260.org (Дата обращения: 25.10.2016). . На практике скрепление теократической государственности в ветхозаветном дискурсе исключительности, иррационально соединявшем дух и прирожденность, оборачивалось для русских лишь дальнейшим их размыванием в окружающих народах, выдавливанием наименее конформной части населения в малозаселенные области Севера и Сибири, обращением в «лихих людей», «казаков», лишенных всяких корней бродяжек и т. д.

С победой православия в эпоху русского исторического синтеза (т.е. к началу XVII в.) духовно-идеологический механизм разрыва с собственной прирожденностью работал уже в полную силу. Национализация греческой церкви, осуществленная великими князьями владимирскими и московскими в строгом соответствии с заложенным в самом православии абсолютистским дискурсом неформализованной идентичности, неизбежно оборачивалась спиритуализацией (и идеализацией) природного сознания. Основанная на духовной саморепрессии («слезах и самоуничижении») монофизитская идеология православного национализма обжигающе близко соединяла религию и природное сознание через лишение последнего его эмпирического, чувственно-эмоционального, земного статуса , целиком перенося его в область мистического, постигаемого иррационально. «Тайна национальности коренится в мистических глубинах народной жизни (курсив мой. – Д.Г. )» 113 113 Митрополит Иоанн. Русь соборная. Очерки христианской государственности. СПб.: Царское Дело, 1995. С. 201. . На земле же ей просто нет места и не должно быть. Так думало русское православие. Так оно думает до сих пор, повторяя вслед за типичным «христианским империалистом» Ф. И. Тютчевым: «Умом Россию не понять …в Россию можно только верить» 114 114 Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать – В Россию можно только верить. Ф. И. Тютчев . , вопреки элементарным мыслительным процедурам не желая знать, что у прирожденности есть не мистическая по преимуществу, а прежде всего своя собственная — природная – глубина, которую нужно уметь, во-первых, видеть, а во-вторых, ценить и понимать, не прибегая к религиозному истолкованию.

«Русские по началу своей истории были народом вполне европейским, ничем роковым образом неотделенным от своих западных собратьев. …Идейные соображения для разъединения и вражды с чужестранными народами у русских явились только с водворением у них христианства (греческой национально-религиозной исключительности. – Д.Г. )» 115 115 Карташев А. В. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 1: Очерки по истории русской церкви. М.: ТЕРРА, 1992. С. 263. . Но главным явилось все же внутреннее культурное самоотчуждение , образовавшееся в результате длительно проводимой политики разрыва с прирожденностью – перенесения собственной идентичности с чисто природной жизни на религию, в основе своей резко противопоставленную миру.

С точки зрения религиозного сознания, насаженного на Руси греческим православием, нельзя быть праведным, претендовать на избранность (или духовное превосходство) без того, чтобы не быть ущербным в природном смысле: только сирые и убогие, сущее ничто по природе – нравственнее, духовнее, праведнее остального человечества! Природный недостаток, уродство (как и юродство), недостаток культуры или быта, всяческий вообще разлад в делах или в головах, и особенно – нравственный «грех», как и связанное с этим страдание не есть препятствие, а есть условие праведной жизни, то, без чего не может быть праведника («аз есмь многогрешный раб Божий…»). И следовательно, не есть то, от чего бегут, а есть то, чего желают и за что благодарят! Такой предельный онтологический переворот потрясал воображение русских язычников. Но прежде всего, конечно, «в отрицании плоти они в осязательной и доступной для себя форме почуяли новый, противный прежнему, характер христианской нравственности и, не постигая других сторон евангельского подвига любви, в телесном аскетизме усмотрели всю сущность христианского спасения, через него поняли все христианство» 116 116 Там же. С. 246. . Так вместе с греческим православием пришла на Русь и древняя – типичная для всего Востока, религиозная нужда в «вечно несчастном», затюканном сознании, ответственном за продуцирование двоящихся смыслов неформализованной идентичности, конечно, без устранения какой бы то ни было реальной причины возможных несчастий. Отсюда проистекало тотальное, религиозно мотивированное небрежение миром, землей, всяким культуро устроительным, семейным делом, просто бытом и самой народностью.