Алексей Галахов - Лермонтов

Как лицо, на жизни которого тяготеет таинственная сила рока, Арбенин может быть уподоблен героям тех поэтических произведений, в которых завязкой и развязкой события управляет судьба. Это уподобление находим в статье Грановского Песни Эдды о Нифлунгах: «В сумрачном мире скандинавской поэзии мы встретим образы, дивно отмеченные трагическою красотою страдания, носящие в себе такой избыток сил и скорби, что их можно принять за могучих прадедов выродившагося и слабодушного страдальца, который сделался типическим героем новейших литератур.» Грановского, т. I, стр. 479). Присоединим сюда небольшую оговорку, как защиту героев Лермонтова: конечно, в сравнении с великими мужами Эдды, Арбенин не отличается значительною величиною; гордый ум его под конец изнемог, и в сумашествии находит он спасение от сознательных несчастий; но все же нельзя назвать его страдальцем слабодушным, особенно когда поставишь его рядом с хилыми, болезненными натурами, выведенными на сцену во многих произведениях европейских литератур, в том числе и нашей, под именами человека лишнего, больного, и тому подобных.

Мы сказали, что горьки были последствия изломанной жизни Арбенина. Одно из них особенно, своим печальным интересом, возбуждает сочувствие мыслящих людей. Зловещие признаки его показались еще в десятилетнем мальчике Саше, привыкшем «побеждать страдания тела грезами души». Там оно было произведением болезни, укрепившей мощь духа. Умственный рост дитяти, быстрыми и сильными побегами, обогнал рост физический. Такая несоразмерность в развитии составных элементов человека крайне опасна: в дальнейшем ходе своем приводит она к совершенной апатии, постепенно ослабляя напряженность и свежесть естественных ощущений, омрачая бытие вечным надзором мысли, безотвязным анализом, преждевременным знанием дела, забегающим вперед самого дела. В подобном состоянии жить тяжело: жизнь и скука знаменуют одно и то же. Герой Маскарада страдает этою болезнию, корень которой в спешном развитии души. На помощь его опыту пришла и мысль, как анализ опыта: он все видел, все перечувствовал, все узнал.

Потому именно несчастна связь его с Ниной. Его ужасает противоположность между ним и женой его: она взглянула только на заглавный лист в огромной книге жизни, а он прочел ее и начала до конца, прочел не только строки, но и между строками. Ничего больше не узнает он, смысл её разоблачен вполне. Закрыв ее, он восклицает: какая старая и пустая пита!

Многие писатели поставляли на вид не нормальный перевес духа над телом, искренно жалея о том, кому досталось изведать это злое несчастие. Баратынский усмотрел подобные явления и искусстве, вредящие искусству. Поэтов, постоянно заботящийся о мысли, называет он бедными художниками.

«Стремитесь к чувственному, советует он, не переступая за грань его. Пред обнаженным мечом мысли бледнеет земная жизнь.»

Перевес духовного развития над чувственным, развития, ори котором незрелость одного сталкивается с старостью другого, при котором жизнь, неисчерпанная годами, исчерпывается мыслью, при котором душа как бы «совершает свой подвиг прежде тела», есть нравственная болезнь новых людей, бывшая неизвестною древним. Болезнь эта растет с годами; к ней можно отнести то самое, что сказал Пушкин о печали минувших дней: «чем старее она, тем сильнее». Не годы жизнь, а наслажденье, говорит полный очарования юноша; не годы жизнь, а мысль о жизни, говорят люди, дошедшие до состояния Арбенина. Мы увидим, какие широкие размеры приняла новая нравственная болезнь в дальнейших созданиях Лермонтова.

С большею подробностью описан характер Измаил-Бея и восточной повести того же имени. Лицо это взято не из европейского мира: Измаил – горец, равно как горцы же действуют и в Мцыри, и в Хаджи-Абреке. Несмотря однако ж на различные условия национальной жизни, характер остался решительно тот же. Из-под одежды боевого Черкеса выглядываегь знакомый нам Арбенин. Самое разительное между ними сходство – власть судьбы, которую они испытывают. Да и в самом герое восточной повести есть тоже роковое: отношения его к другим, влияние, производимое на все, что ему соприкосновенно, чисто Фаталистические. То и другое сознает он сам. По поводу сближения своего с людьми, которое не обходится им даром, он горестно говорит, что «все любящее его увлечено за ним вслед, что его дыханье губить радость, что он не властен щ ». Но приноса невольные жертвы себе, как судьбе, он в то же время и сам жертва судьбы:

От фатализма раждается в душе Измаила холодное спокойствие: он знает, что положенного предела переступить нельзя, что людская вражда не постигает главы, постигнутой уже роком, который не уступает своих жертв земным судиям. Но этому мужу судьбы природа дала непобедимый ум, окрепший в борьбе; при нем всегда на страже гордая мысль и холод сомнения; он не желает ни усладить, ни позабыть страданий: он мечтает только победить, хотя победить не может.

Но здесь снова возникает вопрос, который мы уже предлагали: отчего эти страдания? какая причина грусти, этого жестокого властелина людей, в таком человеке, каков Измаил? Правда, он создан для великих страстей; но все им испытанное – враги, друзья, изгнанье, не могли осудить его на те страдания, которые являются только на вершине утонченной европейской цивилизации, не могли привести его ни к анализу, и к сомнению, атому лютому врагу новых людей. Вопрос, гош предложенный, снова остается без ответа. Для решения его не имеется надлежащих объяснений, а есть только Факт, который рассказать не трудно: юный летами, Измаил стар опытом;

сердце его сделалось мертвым; на душе лежит бремя тяжелых дум; уста привыкли к проклятью; он лишний между людьми. Часто обманутый, он боялся,