Андрей Углицких - «От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017)

2. Мужа, который всё без разбора тащит в дом, хозяйственные жёны называют (добытчик)

6. Человек, ожидающий свою «отвёртку» (винтик)

7. Человек, «в котором нет любви к стране родной» Т.Г.Шевченко (калека)

10.«Человек, который равнодушен к судьбе Отечества, обыкновенный, обычный, не гражданин (обыватель)

Итоговым, «не совсем обычным словом» оказалось слово «небокоптитель».

Что к этому добавить? Ну то, что «человек, «в котором нет любви к стране родной» – это калека, это и ежу, как говориться, понятно, – на 19 странице «учебника» (кстати, рекомендованного к использованию Управлением общего среднего образования Министерства общего и профессионального образования Российской Федерации) в рубрике «В мире мудрых мыслей» вы «без труда» найдёте «подсказочную» цитату Т.Г.Шевченко: «В ком нет любви к стране родной, те сердцем нищие калеки». Вот так. Но почему «человек, который равнодушен к судьбе Отечества, обыкновенный, обычный, не гражданин» – это «обыватель»? В Толковом словаре русского языка С.И.Ожегова и Н.Ю.Шведовой, в статье «Обыватель», чёрным по белому написано, что это: «1. В царской России: городской житель (купец, мещанин, ремесленник), а также вообще житель, относящийся к податным сословиям. 2. Человек лишённый общественного кругозора, живущий только мелкими личными интересами, мещанин (во втором значении)», а в статье «Мещанин» того же словаря мы легко узнаем что «…2. Лицо с мелкими сугубо личными интересами, с узким кругозором и неразвитыми вкусами, безразличный к интересам общества»? Никаких намёков на то, что обыватель это человек, «равнодушный к судьбе Отечества», или что он, упаси Бог! – «не гражданин» – и в помине нет!

Разгадали мы, двое взрослых, этот «кроссворд». Не сразу, но разгадали. Прощаясь, Нина Ивановна, как бы извиняясь, обмолвилась:

– Вот, ввели этот предмет, мучаемся теперь с дочкой почти каждый день», – и тихо добавила, – зато «географию» и «ботанику» взамен сняли.

– Как сняли? – поразился я.

– Да так вот, сняли вместо этого «Граждановедения». И вы знаете, Андрей, я вот думаю, может, было бы лучше девочкам – то «ботанику» давать, а то ведь дочка – то у меня ни про один цветок по – доброму не знает, только, что сама со школы помню…

Гости ушли, а мне стало страшно. Вспомнились вдруг пророческие слова Бунина: «Распад, разрушения слова, его сокровенного смысла, звука и веса идёт в литературе уже давно… …Язык ломается, болеет…» (9 мая).

Кстати, о Сталине. В первом номере «новорожденного» (наши поздравления!) журнала «Поэзия» опубликованы стихи «лучшего друга советских писателей». Под одной журнальной «крышей» встретились как в циничном анекдоте Н. Клюев и И. Сталин, жертва и палач.

Общеизвестно, что «Иосиф Грозный» грешил по юности семинаристской стихосложением. В начале века нынешнего, руководимый тогдашним лидером грузинских поэтов – князем Ильей Чавчавадзе журнал «Иверия», а затем и «Грузинская хрестоматия или сборник лучших образцов грузинской поэзии» (1907) печатали «юное поэтическое дарование». Можно было бы только приветствовать возвращение из поэтического небытия ещё одного грузинского «поэта», но остаётся на сердце какая – то неловкость: этично ли говорить в доме повешанного о верёвке?

О роли и месте «окаянщины» в истории Руси, России.

Об «Окаянных днях» много раз писалось. Очевидно, что эта великолепная проза не нуждается в школярских литературоведческих «открытиях» типа: «Книга написана ярким, сочным, живым языком.» Гораздо важнее другое.

«Окаянные дни» Бунина – значимо шире и больше, чем просто художественно обработанный дневник, охватывающий события несколько месяцев жизни «страны победившего пролетариата».

Безусловно, это прежде всего книга о самой России на всем ее тысячелетнем и тысячеверстном протяжении, повествование не столько и не сколько о нравах истории, сколько об исторической нравственности в широком смысле этого слова. Ведь, на первый взгляд, кажется, что все дееписяние Государства Российского, от «преданий старины глубокой» и до наших дней – это история смуты, бунта, «окаянщины»: «Да лучше бы я ничего этого не знал!» – невольно восклицаешь, в сердцах, окончательно запутавшись в частоколе распрей, череде предательств, клятвопреступлений и братоубийств, в колючей проволоке интриганства, – такое отчаяние охватывает тебя, порою, при чтении обстоятельного Карамзина, живописного Соловьева, зажигательного Костомарова!

Действительно, многое из того, что происходило с Россией достойно и стыда и осуждения, многое, да не всё. Не было лёгких времён. Шла тяжёлая борьба за место под Солнцем, за право жить на своей земле, говорить на родном языке. Проходила она с огромными издержками и потерями, неразумением и нерадением во всех его формах.

Целые периоды Российской истории остаются за гранью элементарных человеческих представлений о добронравии, за пределами понятий о христианской морали. Живые старообрядческие костры, Днепры и Волховы людской крови, пролитые российскими царедворцами, соляные приказы лукавого Бориса Годунова, сваи из самого прочного в мире материала – человеческих костей, навсегда вбитые в основание «северной столицы» Петром свет Алексеевичем, дыбы Бироновщины, постыдное рабовладение и работорговля своими соплеменниками, вплоть до последней трети девятнадцатого века… А про двадцатый и говорить нечего!

Более того, при внимательном взгляде в прошлое выясняется, что и появлением на свет Древнерусское государство обязано именно ситуации «окаянщины». Нестор, описывая призыв варягов – руссов (862), сообщает: «и восстал род на род и быша в них усобицы и воевати почаше сами на ся». О чём ведёт речь летописатель? Да о том, что описываемое время ознаменовалось внутренней распрей, по сути, – гражданской войной, самоуничтожением родов в н у т р и племён населявших север будущей Руси (юг был под «козарами» и не принимал в этом, судя по всему, деятельного участия).

Доведённые до отчаяния люди, наши далёкие предки, решились тогда призвать для управления и обеспечения хоть какого – то порядка начальников «со стороны». Не правда ли этот сюжет во многом повторяет события, произошедшие в 1917 году, но с точностью «до наоборот»: тех позвали, а этих «привезли в пломбированном вагоне», первых – на благо земли, а вторых – на погибель её, те – «чужие», а эти – вроде бы «свои». Видно и впрямь, «свои хуже чужих!»

Лишь два эпизода российского дееписания, на мой взгляд, в полной мере освящены елеем умиротворения: краткий период сразу после Крещения Руси Святым Равноапостольным Великим князем Владимиром и относительно спокойное царствие Михаила Федоровича (1613—1645). В первом случае Великий князь «…велел развозить по улицам хлебы, мясо, рыбу, овощи, мёд и квас в бочках. «Где нищие, недужные?» – спрашивали люди княжеские и наделяли их всем необходимым. Сию добродетель Владимирову приписывает Нестор действию христианского учения. Слова евангельские: «блажени милостиви, яко тии помиловани будут, и Соломоновы: дая нищему, Богу в заим даёте, вселили в душу великого князя редкую любовь к благотворению и вообще такое милосердие, которое выходило даже за пределы государственной пользы…»