Валерий Шаров - Приглашение в космос

– Как самочувствие? – время от времени вопрошала проводившая испытание врач. Я знал, что она внимательнейшим образом следит и за моим пульсом, за кожной реакцией и за давлением крови – эти физиологические показатели снимались с испытуемого во время всего теста. Но ей нужно было слышать и голос.

– Нормально, – совершенно искренне отвечал я, самыми добрыми словами вспоминая свою супругу.

– Ну, как из-за обеденного стола встал, – удовлетворенно проводила врач мое покидание коварного кресла «КУКа» (расшифровывается это, как «кумуляция ускорения Кориолиса»).

Но это было потом, а за десять дней то отлета в Москву на амбулаторный отбор случилось нечто, от чего моя космическая одиссея едва не закончилась, не успев толком и начаться. Вдруг, ни с того ни с сего, резко заболела поясница. Такое у меня случалось во время серьезных занятий спортом, и всякий раз проходило немало времени, прежде чем боли отпускали. А тут, как назло, все сильнее и сильнее. Я – к знакомому мануалу. Выручай! Поломал, потряс он меня, подняв на своем животе, – толку никакого. Я – в краевую больницу. А там врачи, сделав рентгеновский снимок, говорят: «Судя по всему, это защемление диска. Надо делать операцию».

С ума сошли! Какая тут операция, когда у меня жизнь решается через неделю?! Параллельно ходил на сеансы акупунктуры к своему другу, прекрасному диагносту и замечательному художнику Рюрику Тушкину, но и они ощутимо не помогали. И тогда, отбросив все предостережения врачей («не застужать да сильно не нагружать больное место, спиртного не пить»), я поехал к друзьям за город, у которых была русская баня. А-а-а, уж если ничего не помогает – живем один раз. Пропарили меня по высшему разряду, а потом – в ледяную ванну, да еще – в свежевыпавший снег. А напоследок – стакан водки, как и полагается после хорошей бани. На следующий день я улетал в Москву с так и не прошедшей, какой-то отупевшей болью в пояснице, но зато с чувством до конца исчерпанных средств и чистой совестью.

И случилось невозможное! Боль, цепко державшая меня две недели, поставившая под угрозу обвала мою мечту, вдруг пропала в утро того дня, когда я поднялся в половине седьмого утра, чтобы ехать на другой конец Москвы, в Институт медико-биологических проблем на первое медицинское обследование. Я вертелся и так, и этак. Приседал, подпрыгивал и сгибался до пола. Никакой боли! Как будто не было ее никогда, и все многодневные страдания мне просто приснились. Чудо, да и только.

После я неоднократно пытался проанализировать столь резкую перемену и говорил о ней со многими врачами. Но никто толком не мог объяснить. Лучшее толкование сводилось к психологическим моментам. Дескать, высокий уровень стимуляции и глубокая, чуть ли не на уровне подсознания вера, что я просто не имею права не пройти этот отбор, привели к такой внезапной физиологической реакции.

Не знаю, не знаю… Конечно, столько уже было сделано, столько людей, которым я уши прожужжал будущим полетом, помогали мне и прониклись моей мечтой, как своей, что я и впрямь чувствовал себя обязанным сделать все возможное и даже невозможное. Хотя бы из благодарности к их участию и вере в меня. Но, все равно, я до сих пор воспринимаю случившееся, как чудо. Как вмешательство в земные дела чего-то неземного, небесного. Того самого, к которому я так отчаянно и стремился.

Два дня амбулаторного отбора пролетели незаметно, без сучка и задоринки для меня, оставив на дистанции лишь половину конкурентов – собратьев по перу со всей страны, прошедших творческий конкурс. Отсев здесь проходил по нескольким критериям. Один из них – довольно странный – рост сидя. Оказалось, для космического путешествия важен не общий размер кандидата на полет, а длина только верхней части его тела. Это связано с жесткими размерами космической капсулы, где космонавты располагаются в специальных ложементах, полностью повторяющих очертания их тел от головы до таза. Получилось, что я, имеющий общий рост около 185 сантиметров и при этом довольно длинные ноги, успешно прошел по этому показателю, чего не удалось некоторым журналистам с ростом чуть более 180 сантиметров.

Приличное количество претендентов срезалось, как меня справедливо предупреждали друзья-физиологи, на испытаниях вестибулярного аппарата. Оказалось, что уже трех минут вращения на специальном кресле «КУКа» совершенно достаточно, чтобы ввергнуть человека с этим слабым (или нетренированным) органом ориентации в довольно тяжелое состояние головокружения и тошноты. При этом резко меняется кровяное давление и сердечный пульс, за чем внимательно следят врачи. Мои же тщательные тренировки по горнолыжным методикам, похоже, принесли свои плоды: необходимые по этому тесту пять минут кручения прошли без каких бы то ни было неприятных последствий. Завершающие выводы о предварительной годности того или иного претендента на космический полет на этом этапе медицинского отбора делали невропатолог и терапевт. Из сорока кандидатов нас осталось чуть более двадцати.

А потом, несколько месяцев спустя, было уже совсем другое, настоящее медицинское испытание. Когда я на целый месяц прописался в уютном здании бывшего детского садика, а с некоторых пор – специального отдела ИМБП, где обследуют всех гражданских кандидатов в космонавты. И тут уже все пошло очень серьезно: каждый день расписан чуть ли не по минутам, чтобы успеть пройти добрых три десятка испытаний и тестов.

«Самочувствие нормальное?» – спокойный голос в наушниках решительно пресек мое разыгрывающееся волнение и после утвердительного сигнала с моей стороны коротко скомандовал: «Пуск!»

Тут же кабина вздрогнула, кресло, к которому были прикованы мои ноги, туловище и голова, вдруг резко изменили положение, и неведомая доселе сила начала вдавливать тело в его спинку.

– Прошли «единицу» – все хорошо… 2 G… 3 G… Все идет нормально. Вышли на 4 G… – спокойно комментировал происходящее все тот же приятный женский голос.

Хотелось расслабиться, отключиться от довольно неприятных ощущений. Но нужно было, наоборот, напрягать мышцы ног и строго выполнять необходимую работу: следить за периодически зажигающимися в разных точках лампочками и в ответ нажимать кнопку, зажатого в руке специального приспособления – тангенты. Мой, не вкусивший еще космоса организм, судорожно осваивался с непривычными физическими ощущениями. Сознание же искало пути скорейшей адаптации к нагрузке, к взятию под контроль всех мыслительных и мышечных операций. А потом были ускорения в 6 G и 8 G, превышающие обычное земное притяжение в соответствующее количество раз.

И хотя тело мое, приобретая восьмикратный вес, испытывало перегрузки, более чем в два раза перекрывающие стартовые во время запуска космического корабля, это был далеко еще не космос. То была центрифуга, через которую прошли абсолютно все космонавты, а теперь настала пора испытать здесь и журналистов, мечтающих о полете в космос. Ее могучее плечо раскручивалось, имея твердую опору на Земле, но я, находящийся внутри этого снаряда, испытывал что-то уже неземное – ощущения, напоминающие те, что выпадают на долю человека во время старта и приземления космического корабля. Их вызывали не только физические нагрузки, но сама подготовка к ответственному испытанию: подробное инструктирование, обвешивание тебя всевозможными датчиками, облачение в специальную форму и шлем, а напоследок тщательное пристегивание к креслу головы, тела, ног. Кроме того, по мере возрастания перегрузок за тобой следит множество чутких приборов, глаза специалистов контролируют лицо через монитор. А еще – общение с врачем из кабины, при котором тебе разрешено только слушать. Отвечать же положено только соответствующим нажатием кнопки тангенты, что зажата в руке.