Павел Зарифуллин - Новые скифы

Так писал Николай Клюев о явлении, бывшем на слуху 100 лет назад – о смерти в морском сражении.

Сумасшедший поход Балтийского флота вокруг Африки и Евразии с последующим полным уничтожением оного японцами у архипелага Цусима перевернул русские мозги набекрень. Представления о вселенной и месте в нём русского человека зашатались. Привычные границы и координаты провалились в океанические впадины. После Цусимы в России стало возможно всё. После Цусимы была Первая Русская Революция. Она пришла не из-за военного поражения. Проигранная Крымская война никакой революции в России не произвела.

Революция родилась в волнах русского инобытия – бесконечно далёкой и бесконечно опасной морской стихии. Прорва заговорила голосом упавшего в бездную воронку эскадренного броненосца с экипажем на борту, и Россия задрожала от неслыханного, непредусмотренного в русской гармонии пронзительного интервала.

Так саламандры пляшут в крематориевой печи. Так бьются в холодные зимние окна неизвестные науке птицы. Так разговаривают ангелы с простыми русскими людьми: можешь не одеваться, и не собираться – просто пойдём с нами. Стоит добавить, что из цусимской бездны с Россией разговаривали чужие саламандры, чужие птицы смерти и чужие ангелы.

Теперь представьте стереотип поведения людей (моряков Балтийского флота), даже в сущности полулюдей (потому что моряк для русского сознания не совсем человек, т. е. «нелюдь»), которые были в цусимском сражении, но почему-то остались живы. Какими они должны были вернуться назад?

Они вернулись трансцендентными королями и львами, подобными «мужам Рюрика», родившимся в янтарной колыбели Балтийского моря. Преображённые кипящей бездной, моряки вернулись править Россией. Через десяток лет после Цусимы участник баталии адмирал Колчак-Полярный будет Верховным Правителем России. Экипаж крейсера «Аврора», прорвавшийся сквозь японский шквальный огонь на Филиппины, предстанет для страны коллективным архангелом Гавриилом.

Моряки Балтийского флота – и прорвавшиеся, и попавшие в плен. Они вернулись домой иными.

Вся первая половина XX века в России – это сага о моряках. Никогда, ни до ни после этого момента, моряки не имели на Руси такого значения. Речь идёт в первую очередь о моряках Балтфлота, видевших Доггер-банку, Мадагаскар, Индокитай, Цусиму и Японию. Их жизненный опыт прорвал положенный лимит жизненного опыта русского человека. Отныне их жизненный опыт был равен жизненному опыту всей России целиком. Такое «схватывание» времени и пространства бывает у «сыгравшего в ящик» нашего человека. А они были живы-здоровы и ходили по Расее так, как русские люди никогда и нигде не ходят. И тем более дома.

Это были русские кочевники и морские бродяги, овладевшие мистической тайной «заволжских старцев»-нестяжателей. У моряков из Кронштадта ничего личного, окромя бескозырки, тельняшки, пулемётных лент крест-накрест (запредельная мода просто) и собственно маузеров и пулемётов, не было при себе. Продовольствие моряки забирали у населения, действуя как классические степные кочевники (рэкетируя и вымогая их у власти и народа). Примерно так себя вели приведённые в Новгород Рюриком варяги тысячу лет назад. Однако образ жизни «морских волков» не приводил к «обрастанию барахлом». В морском братстве захваченный хлам не имел ценности. Братишки ценили кочевой образ жизни и связанные с ним развлечения, военную славу, дух товарищества, удаль и нестяжательство.

Они поступали с имуществом, как кочевники. Бросали и оставляли захваченные трофеи и никогда о них не жалели.

Любимец и закадычный друг кронштадтских матросов и левоэсеровских боевиков крестьянин-моряк Борис Донской возродил собственной персоной романтический образ «благородного разбойника». Того «разбойника», что околдовал не одно поэтическое перо XIX века. А Донской разбил не одно женское сердце. Притом что он не делал особенно ничего. Просто был.

Был последним русским воином, оставшимся воевать с Германией. И победившим её. Со Вторым Рейхом пробовала сражаться Российская империя. И не выдержала – надорвалась. Потом Временное правительство. И оно сломалось, пошло вразнос. Большевики подписали с кайзером «похабный Брестский мир», закончившийся оккупацией половины России. Левые эсеры восстали на «мир», взорвали посла Мирбаха, затеяли революционную войну с германцами. И поплатились смертельным поражением. Изо всей огромной страны, воевавшей много лет с фрицами, биться осталась только Боевая организация ПЛСР во главе с Ириной Каховской. Она отправила в Берлин надёжных «спартаковцев» – уничтожить кайзера Вильгельма. Те пропали, будто и не было таковых. Тогда Каховская и моряк Донской едут в Киев и готовят покушение на командующего оккупационной армией, немецкого генерал-фельдмаршала Эйхгорна. Они – и все остальные германцы – один на один! Больше сие оказалось никому не по плечу. Словно воронка небесного старателя процедила истинное золото русского мира…

Донской пять раз выходил на Крещатик с бомбой и всякий раз возвращался обратно – рядом с генералом оказывались то невинный ребёнок, то извозчик. Вот вам – нервы! Конечно – это был даже не теракт. Но битва единственного «воина в поле» против несметной и непобедимой басурманской силы. Добавим ещё, что большую часть жизни Борис Донской симпатизировал толстовцам! Моряк взорвал Эйхгорна и был казнён. Он один отстоял честь Руси. Потому что Второй Рейх после взрыва рухнул. Иногда бывает достаточно вырезать из организма небольшой орган, например – печень. И организм обречён. Взорвав Эйхгорна, Донской всадил в печёнку Рейха рязанский нож, закалённый в янтарном горне Балтийского моря.

В Революцию моряки стали козырной картой большевиков и белогвардейцев. С одной стороны, экипаж «Авроры», с другой – адмирал Колчак. Эти особые люди презентовали потерявшим берега жителям экс-Российской империи иной способ существования. Без берегов. Вся Россия превратилась в кипящую стихию, на гребне её волны шёл яростный морской бой. Братишки научили русских людей плавать: не дорожить имуществом, быть хозяевами стихий, уметь кочевать с мешками и винтовками на плечах, уметь разговаривать с машинами и гонять паровозы, плевать на чинопочитание и ценить в человеке его суть, а не мишуру.