Светлана Беличева-Семенцева - На переломе эпох. Исповедь психолога

Недаром в русских сказках часто повторяется о том, как их герой проходит через огонь, воду и медные трубы. А вот в трубах-то многие и застревают, не проходят испытаний славой, властью, деньгами и женщинами. И распад даже самых, казалось бы благочестивых чаще всего начинался с женщин и не с любви, большого и светлого чувства, а с элементарной, искусно разжигаемой похоти.

Еще одно, не менее тяжкое испытание, которое готовят медные трубы – это испытание властью и честолюбивой ненасытностью. И об этом был поставленный Режиссером в те далекие застойные времена спектакль «Слово о полку Игореве». И этот спектакль, к несчастью, пришлось вспомнить спустя двадцать лет, в новые времена новых возможностей. Честолюбивые, не поделившие власть и почести русские князья, обрекли на погибель свои разрозненные дружины и на поругание – землю русскую. Как живые и скорбные памятники этому губительному княжескому честолюбию, стояли, в конце спектакля, поникшие русские женщины с раскосыми младенцами на руках, родившимися от чужеземных насильников. Трудно было придумать более впечатляющий символ предательства и попранья.

Честолюбие и похоть идут бок о бок в черном деле развращения душ. Из-за честолюбия и жажды власти предаются бывшие друзья и соратники, из-за похоти – любимые, то есть, все и вся, что составляет фундамент души человеческой. А распад душ с неизбежностью ведет за собой гибель самых блистательных начинаний: разорение цветущих фирм и компаний, развал некогда могущественных государств.

Не так ли, бывшие защитники Белого Дома, выстоявшие в августе 1991 года, когда, казалось, вся государственная мощь Советского Союза – и армия, и КГБ, и Верховный Совет, и средства массовой информации были против, не успев пережить лавры победы, превратились в непримиримых врагов и уже через два года очутились по разные стороны баррикад того же Белого Дома. И ценой все новой и новой человеческой крови начали платить России за политические амбиции и неутоленное честолюбие новоявленных князьков.

Не мог знать Режиссер об этих грядущих спустя два десятилетия событиях, не могли и мы думать тогда, как провидчески его спектакли. И никакое, даже самое буйное, воображение не могло предвидеть тех фантастических перемен, которые произошли со всеми нами и нашим обществом за это время.

А тогда эти провидческие спектакли и их бурные обсуждения с Режиссером начали открывать во мне какое-то внутреннее зрение, и словно слабый фонарик засветил среди моих затянувшихся духовных потемок. Начало созревать робкое, неуверенное, долго не оформляющееся и не формирующееся решение – искать себя в новой профессии. И так постепенно и с муками из бывшего инженера и комсомольского работника начал рождаться психолог.

Начинать всегда трудно. Но начинать новую профессию с поступления в аспирантуру, когда у тебя нет базового образования и нет профессионального общения, чтобы делать и оттачивать первые профессиональные шаги – это похоже на авантюризм. Однако, отнюдь не смущаемая этим обстоятельством, в пору роскошных белых ночей, я прибыла в Ленинград, чтобы подать документы в аспирантуру факультета психологии Ленинградского университета, познакомиться со своим будущим шефом и получить его добро на право держать вступительные экзамены.

Питерские белые ночи потрясли меня. Я бродила по площадям и набережным этого, как когда-то сказал поэт, «державного» города, и рефреном во мне звучали, пели, били в набат Пушкинские строки:

Много позже потом мне довелось увидеть немало роскошных европейских городов и столиц, но не изменилось убеждение, что Петербург по красоте и величественности не уступает прославленным Вене, Парижу и Лондону.

Величие и красота города словно вбирались в мою душу и укрепляли решимость преодолеть все мыслимые и немыслимые препятствия и выйти победителем в своих авантюристически дерзких планах.

Решающее слово оставалось за Шефом. Знакомство с Шефом было кратким и впечатляющим. Крупный, добродушносурового вида человек с ямочками на круглых розовых щеках возвышался над дубовым, огромных размеров старинным письменным столом и, казалось, заполнял собой всю довольно просторную комнату. Он бегло, по диагонали просмотрел мои документы и требуемый при поступлении реферат, никак не отреагировал на мой инженерный диплом и сказал коротко: «Ну, что же, давайте попробуем, сдавайте документы и готовьтесь к экзаменам».

Это уже была победа и удача, поскольку больше всего я боялась, что буду выставлена сразу с порога, как только обнаружится мое не базовое образование. Окрыленная, засела я за книги и учебники. Дело оставалось за малым, за месяц пройти университетский курс социальной психологии. Государственная библиотека имени Салтыкова-Щедрина с ее чудесным дымящимся черным кофе на время стала моим родным домом. Я приходила к открытию и уходила последней. Мне было по-настоящему интересно, и я не чувствовала себя уставшей или переучившейся.

На экзаменационные вопросы я отвечала без запинки. Шеф был вполне удовлетворен, вывел мне жирную «Отлично» и даже поставил в пример другим экзаменующимся. Итак, я получила благословение на дальнейшую работу, теперь уже над диссертацией. И все эти нелегкие аспирантские годы, и много позже, когда судьба посылала новые испытания, как-то так получалось, что этот город с его холодновато-надменной державной красотой словно служил мне внутренней опорой и укреплял мой дух в самых тяжких испытаниях, посылаемых судьбой.

Чем больше я узнавала этот город, тем больше благоговела перед ним. Он был очень разный и очень контрастный. Отточенная и безупречная архитектурная красота фронтальной части зданий повсеместно соседствовала со зловещей убогостью каменных дворов-колодцев и черных, безнадежно запущенных лестниц. Я снимала комнату на Пяти Углах, недалеко от дома с мемориальной квартирой Достоевского. Казалось, тени его несчастных героев сопровождали меня, когда я вечерами возвращалась через пустой, зигзагообразный двор-колодец к двери бывшей дворницкой, располагающейся в торце старинного здания. Моя квартира и ее обитатели также были чисто в духе Достоевского и его персонажей. Входная дверь открывалась сразу в большую переднюю с провалившимся полом, которая одновременно служила кухней, столовой и местом сбора всего хозяйского семейства. Из передней шел узкий, с низким тяжелым сводчатым потолком коридор, с чередою дверей. За этими дверями располагались крохотные, совершенно облупленные комнатенки с затхлой, убогой мебелью, где проживали и члены семейства, и квартировавшие. Помимо хозяйки семейства, главой которого была маленькая, очень деятельная женщина-дюймовочка, здесь также проживали старая, никуда не выходившая бабка и двое, вороватого вида сорванцов, в одной или двух комнатах временами селились на короткое время жильцы вроде меня.