Сборник статей - Ялта-2015. Литературная конференция. Сборник докладов

А теперь смутилась она: смелая, а тут испугалась – уж больно хорош был парень, и хотела бы она не смотреть на него, да не могла. «Как же я теперь буду жить, если не смогу видеть каждый миг его смелое лицо», – подумала она.

Девушка и юноша молчали – подыскивали причину, чтобы не расставаться.

– Я ищу лавровую рощу, – сказала она.

– Я тебя провожу, – обрадовался он.

Целый день молодые люди, смеясь и играя, провели вдвоём в лавровой роще с овцами и павлином, и венок, что велел сплести строгий отец для жениха-полководца Диофанта, сейчас украшал голову простого пастуха. Царевна сделала свой выбор.

Взялись они за руки и вместе вернулись в крепость. Не ожидали отец и несостоявшийся жених, что она вернётся не одна. Сразу всё понял великий волшебник, но тут и не надо быть магом, чтобы понять по блеску глаз и быстрым взглядам, что молодые люди полюбили друг друга. Диофант выхватил меч, да отец девушки удержал его:

– Подожди, – шепнул он рассерженному жениху, – не спеши! Если ты убьёшь его, она никогда не простит тебя. Положись на меня.

Маг притворно улыбнулся избраннику дочери и сказал:

– Я не знаю тебя, из какого ты рода?

Гордый юноша дерзко ответил:

– Меня мать в огороде нашла! Значит, я сын бога огородов!

Агния так и прыснула. Нет, не ошиблась она: он самый смелый,

самый отчаянный, самый остроумный! Неужели отец казнит его? – тут же испугалась она и бросилась отцу в ноги:

– Прошу тебя, позволь нам пожениться, я полюбила его.

– Хорошо, – сказал отец, – так и быть. Но сначала пусть вместе с Диофантом оправляется морем в Милет и привезёт всё, что нужно для свадьбы.

Простодушные молодые люди не догадались, что замышляет коварный волшебник, отец девушки. Маг шепнул расстроенному Диофанту: на обратном пути, когда он расслабится, столкни его в море и возвращайся не ранее, чем по прошествии года, чтобы Агния успела забыть о нём.

Прошла неделя, другая, третья, месяц, полгода, год.

Девушка целыми днями без устали смотрела в море: и осенью, и зимой, и весной, и летом стояла она на крепостной стене и пила глазами безразличную горькую морскую воду. Иногда ей казалось, что по поверхности моря текут гладкие реки, не проходит по ним рябь, и тогда думала она, что это след корабля, который отнял у неё любимого. Много времени прошло, исчезли с лица моря следы корабля, выпали перья и закрылись глаза единственного друга девушки – павлина, и однажды в августе, ближе к закату, увидела она, как причалил корабль, как сошёл на берег Диофант.

Один. Радость скрывал он на своем лице, что вернулся без дерзкого пастуха. Думал, что никто теперь не помешает ему взять в жёны Агнию, дочь мага. Диофант едва нёс груду подарков: из-за неё ему почти не было видно ступеней. Долго он подымался, нащупывая ногами крутые ступени, падали и оставались на лестнице мелкие подарки, гремели по ступеням кубки, шуршали, как опавшие листья, шёлковые платки.

Наконец поднялся он, но в башне никого не было.

Только на ряби морской чёрной птицей нырнуло вглубь чёрное покрывало дочери мага. Будто её и не было.

А башню стали называть Девичьей в память о гордой и верной Агнии, первой красавице Тавриды.

Ещё папа любил картины Айвазовского и прозу Александра Грина, живших в Феодосии. Они хорошо сочетаются – картины одного и чудный мир другого. Только Грин и только в Крыму мог придумать историю о мальчике, на котором купивший его человек поставил эксперимент: растили и воспитывали его в помещении, где мальчик никогда не видел солнца… А когда ему исполнилось четырнадцать, показали его. Вернее, закат солнца, чтобы ребёнок решил, что солнце погибло… Это крымское солнце, чудом встающее каждое утро из моря, могло вдохновить Грина на пронзительную историю торжества жизни над смертью.

А ещё мой папа чувствовал какое-то глубинное родство с крымской землёй, будто генетическая память подсказывала ему: здесь твои корни, хотя в семье бытовала легенда, что в папином роду существовала таинственная Черногорская княжна; мне с детства казалось, что я и есть та самая пропавшая с горизонтов общества воплотившаяся в новом теле Черногорская княжна. Как доказательство папа предъявлял хранящийся в семье кинжал в деревянных, обтянутых тончайшей черной кожей и богато украшенных серебряными накладками с затейливым рисунком ножнах. Когда я была совсем маленькой, классе в четвёртом, не выдержав искушения попробовать на вкус наслаждение превосходства, взяла кинжал с собой в школу. Теперь я представляю, что почувствовала мама, разбирая дома мой портфель и обнаружив в нём фамильный кинжал между учебниками «Природоведение» и «Арифметика», тогда не говорили «математика», а с первого по четвёртый была простая «арифметика», а не важная «математика». Помню, как с гордостью демонстрировала одноклассникам на большой перемене старинный кинжал – глупо, верно?

А сам папа со смехом говорил, цитируя Высоцкого: «Только русские в родне, прадед мой – самарии, если кто и влез ко мне, так и тот – татарин».

Ещё в то незабвенное лето были в моей жизни водопад Джур-Джур, Коктебель Максимилиана Волошина, Алушта и гора Де-мерджи, Красный камень у Гурзуфа, Аю-Даг – Медведь-гора, Массандровский дворец и любимый папой дворец «Ласточкино гнездо», помню акварель папиной работы, по памяти выполненную уже после возвращения в Москву.

Накануне отъезда вечером у нас в комнате – переполох: папа наорал на меня, выгнал за дверь, а сам, в ботинках, хотя хозяйка наша строго-настрого запрещала ходить по комнате в обуви – можно было только босиком – так он, застегнув полотняную куртку на все пуговицы и вооружившись шваброй, ну просто гладиатор с копьём, отважно сражался – беспорядочно тыкал грозным оружием в темень под кроватями – с небольшой, судорожно извивающейся бурым плосковатым тельцем и семенящей всей сотней, не меньше, ног испуганной сколопендрой.

Видимо, мне грозила мучительная смерть от страшного укуса несчастной сколопендры, поняла я и сильно испугалась за папу: а как же он? Вдруг она нападёт на него? И было жалко сколопендру: она так трогательно спасалась бегством от моего решительного папы. Наконец он замёл её в совок, – если кто помнит, были такие: тяжёлые с деревянной ручкой эмалированные металлические совки, – и выбросил чуть не получившую разрыв сердца сколопендру в вечернюю прохладу сада. Всё закончилось хорошо: и папа победил, и несчастное насекомое живо.

Думаю, именно такой совок стал презрительным нарицательным названием нашей серой зашоренной бедной советской действительности, а я вспоминаю ту действительность с ностальгией, действительность, в которой я была ребёнком, будущее было светлым, республики – братскими, а мой милый, добрый, щедрый, беспокойный, талантливый и где-то слабый папа был молод…