Александр Балыбердин - Пять слов. О Великорецком крестном ходе

За время крестного хода я уже настолько привык к той новой, другой жизни, что видеть все это было и странно, и печально. Оказывается, пока я, стиснув зубы, тащил себя на Великую реку, унывал и радовался, и снова унывал, и снова радовался, здесь ровным счетом ничего не изменилось. Словно я вновь вернулся в начало июня, в те дни, когда только еще решал для себя – идти или не идти? И это вдруг неожиданным образом еще раз утвердило меня в решимости отныне, каждый год, обязательно идти Великорецким крестным ходом. «Пусть хотя бы несколько дней в году, – думал я, – но буду жить той самой новой жизнью».

И вот наступил новый год, а с ним и приблизилось время крестного хода. По наивности я думал, что, если с первого раза сумел пройти весь путь, то и дело сделано, я всего достиг и теперь надо только повторить прежний «успех». Но милосердный Господь не дал мне закоснеть в гордости. Вот только жаль, что я не сразу это понял. А произошло это так.

Как не пугали меня друзья, первый раз на Великую и обратно я прошел без единой мозоли, и потому затем целый год всем без устали нахваливал старые отцовские кроссовки и раздавал советы «бывалого» паломника. Заслуженные кроссовки с почетом стояли на полке и всем своим видом внушали уверенность, что уж, за что, а за ноги, во время нового паломничества я могу совершенно не беспокоиться. В итоге, отправившись в путь и натерев все, что было возможно, походкой подстреленного пингвина я дошел только до Великорецкого и, доковыляв до отца Тихона, смущенно попросил благословении выйти из крестного хода.

В ответ, улыбнувшись в густую рыжую бороду, отец Тихон спросил: «Утро вечера мудренее. Может к утру и пройдет?». «Нет, нет! Не пройдет! – решительно замотал я головой, уже размечтавшись о том, как вечером следующего дня, в кругу семьи буду пить чай с вишневым вареньем, рассказывая друзьям о «благодатных трудностях крестного пути». Спустя пару часов, я уже мчался в попутной машине в сторону Вятки, стараясь не думать о том, что «сошел с дистанции». «Ну, ничего, ничего, – успокаивал я себя. – В следующий раз обязательно схожу туда и обратно. А сейчас можно и отдохнуть».

И вот наступил следующий день. Не смотря на усталость, по крестоходской привычке, я проснулся ни свет, ни заря и сразу почувствовал, что… абсолютно здоров! Всего за одну ночь из подстреленного пингвина я превратился в борзого скакуна! Это казалось невероятным. Ни одной мозоли! Я буквально вывернулся наизнанку перед зеркалом. Ну, хотя бы в одном месте что-нибудь вспухло или покраснело? Нет, здоров! Абсолютно здоров!

И вдруг мне стало невероятно стыдно за то малодушие, что я проявил в Великорецком. «Эх, надо было задержаться, переночевать. Сегодня бы шел со всеми в обратный путь! Кстати, а где они сейчас?» Я стал лихорадочно вспоминать, где теперь могут идти паломники, и затем целый день, стоило мне только посмотреть на часы, как невидимый диктор внутри меня докладывал: «13.00 – должно быть идут по Медянскому бору. 16.00 – наверное, вошли в Медяны. 20.00 – пришли в Мурыгино». Впечатление было таким, словно меня разорвало на две части, одна из которых уже пришла домой, а другая все еще идет крестным ходом.

Не вынеся этого разделения, утром следующего дня я отправился к новому мосту, чтобы встретить там паломников и пройти с ними хотя бы последние километры по городу. Когда приблизилась колонна крестоходцев, все они, включая старушек и маленьких детей, казались мне былинными богатырями. Уставшие, но по-прежнему собранные и сосредоточенные, они проходили мимо, а я все не решался войти в их колонну, считая, что, сбежав из крестного хода, не имею права быть причастным к их подвигу. Неожиданно со мной поравнялась пожилая паломница, которая несла несколько бутылей святой воды, и, чтобы хоть как-то искупить свое недавнее малодушие, я предложил ей помощь. К моей радости она согласилась. Я вошел в колонну и так, с бутылями, со всеми крестоходцами к вечеру пришел в Серафимовский собор.

Путь был завершен. И все же, с моей точки зрения, он не был «вполне успешен», ведь я «сошел с дистанции», пропустив его добрую половину. Я по-прежнему мерил крестный ход километрами и отчаянно хотел, конечно, не славы, но хотя бы одобрения. Я ругал себя за малодушие, но, не потому, что оно глубоко угнездилось в моем сердце, а потому что оно и было причиной того самого неуспеха. «Нет, – думал я. – Я не смог пройти этот крестный ход целиком и потому он – несчитовый. В следующем году, хоть на карачках, но проползу весь путь. Вот увидите!»

Однако и в следующем году, из-за занятости на работе, мне не удалось пройти крестный ход целиком. Тогда, преисполнившись энтузиазма, я решил, что обязательно отправляюсь хотя бы в обратный путь и пройду его «за себя и за того парня». Сказано – сделано. Накануне, на семейном совете, было решено, что на проводы крестного хода до Бобино со мной отправиться дочь – второклассница, и мы вместе будем молиться о маме, которая осталась дома, так как ожидает малыша.

К этому времени у меня уже появились знакомые священники – крестоходцы. Один из них посоветовал в пути держаться ближе к иконе, духовенству и певчим, чтобы «молитва у тебя постоянно звучала в голове, так и идти легче». Но в первый день осуществить это не удалось. Мы с дочкой просто не успевали за головой крестного хода, которая, восстав с привала, каждый раз бодрым шагом устремлялась вперед, задавая всем и темп, и тон.

Спустя два дня, я снова приехал в Великорецкое все также полный желания «потрудиться». Теперь я шел один и уже не отставал от головной группы. Идти с молитвой было, действительно, легче. Тем более что, в отличие от меня, свеженького, крестоходцы уже изрядно устали и теперь уже не так рвались вперед.

Сам вид этих собранных и молчаливых людей с обгоревшими на солнце и обветренными лицами внушал уважение. У большинства за плечами – уже ни одно паломничество. Многие из них были сама сосредоточенность – ни одного лишнего слова, жеста или даже шага. На привалах они были все также скоры и собраны, как в пути. Пока священники молились, сопровождающие их паломницы в два счета, выверенными движениями постилали на траву клеенку, на которой, как на скатерти самобранке, вскоре появлялись бутерброды, печенье, огурцы, помидоры и даже горячий чай.

Только здесь, в краткие минуты отдыха, первопроходцы позволяли себе поговорить. Но никак не о пустяках, а непременно о чем-то духовном – о том, «как важно принять Великорецкую традицию из рук бабушек, которых с каждым годом становится все меньше», «как умилительно идут крестным ходом дети», «какие молодцы родители NN, которые взяли с собой в паломничество грудного младенца» и т. д. Едва ли не постоянно звучало «спросите у батюшки», «как батюшка благословит», «что скажет батюшка».