Дмитрий Герасимов - Мир как ценность. Разговоры о язычестве

Однако есть нечто, о чем прежде всего следует сказать в отношении понятия «честность», как и иных понятий, которыми пользуется обычный человек, если только он не «болен христианством». Разве не в том основное отличие языческого (т.е. обычного, человеческого) понимания честности от одномерного (иудео-христианского), что последнее оценивает содержание человеческих поступков не с точки зрения заключенной в них самих ценности, а, напротив, с абстрактной, крайне отвлеченной («потусторонней» для них самих) точки зрения, как если бы существовала всего одна , пребывающая всегда по ту сторону действительного мира и извне привносимая , а потому универсальная для всех, «честность», с позиции которой можно было бы судить и палача и его жертву?.. Не здесь ли сокрыто коренное отличие языческой (плюралистической) этики (укоренной в мире) от этики монотеистической (монистической, иудео-христианской), противоположной миру?

Что же касается «добра» и «зла», то это не просто суть отвлеченные идеальные понятия, но в самое их существо (в самый способ их построения) входит отрицание ценности (с точки зрения смысла), именно поэтому между ними можно осуществлять «осмысленный выбор»: пока существует идеал, ценности нет. «В языческой этике чести место антитез морали греха: хороший – плохой… занимают классические антитезы: благородный – низкий… больной – здоровый и т. д. …В язычестве человек по своей природе является невинным. …И именно эта невинность позволяет ему ввести в действие серьезность, с которой ребенок относится к игре. …Потому что только игра по-настоящему серьезна: игра человека, игра существования, игра мира. …Это мир, утвержденный по ту сторону добра и зла, мир, в котором моральный смысл действия безразличен по отношению к самому действию» 5 5 Бенуа Ален де. Указ. соч. С. 29, 78—79. . Это, если можно так сказать, «моральная» основа, ориентируясь на которую, язычник строит свои отношения не только с другими людьми, но и со своими Богами.

Поэтому нет существенного отличия по названию «языческой» морали, в том случае если она опирается на «совесть» как механизм «различения добра и зла», от рассудочной морали иудео-христиан, которые тоже живут по «правде» (как они ее понимают). Поменялись термины – суть та же (ценность здесь не нужна). Мертвый язык для мертвых. Безразлично как это назвать – «честью», «правдой», «истиной», «богом», «добром» – ничего не изменится, пока не измениться способ мысли. Не случайно философия ценности Ф. Ницше на сегодняшний день вообще является едва ли не единственным настоящим философским обоснованием языческого политеизма.

Теперь о «духе» («духовности», «духовном) и двух основных формах его понимания – символическом и натуральном . Давно уже подмечено (вспомнить хотя бы В. В. Розанова) – «мистический» пафос «духовного горения» («горения в духе») почти буквально воспроизводит религиозно-мистический пафос скопцов, после того, как они сделают свое дело, потрясая в воздухе отрезанными удами и в радостной эйфории восклицающих: «Я победил мир!». Конечно, церковь гораздо опытнее и умнее многочисленных сектантов – и она не спроста смотрит с большим подозрением на всякие проявления излишней эмоциональности в религии – потому что точно знает, что так победить природу нельзя! Для этого нужны в подлинном смысле «духовные» (символические) средства, а не тот простодушный натурализм, в который неизбежно впадает буквальное истолкование обычного религиозного отрицания действительности. Конечно, христианство хочет того же самого, чего хочет и скопчество – уничтожения «плотского» (природного) человечества и мира в целом («лежащего в грязи и мерзости чувственных вожделений»). Но, в отличие от него, совершенно точно знает, что по-настоящему добиться этого можно не прямым обрезанием соответствующих органов, а лишь обрезанием «помыслов духовных» – тотальным подавлением ума и чувств, обнаруживающих фундаментальную склонность человека к природе (т.е. путем «иночества»). Только ради этой цели и могут использоваться всевозможные средства, доставляющие в том числе и физическое «мучительство плоти» и без которых, разумеется, обойтись тоже совершенно невозможно (столпничество, постничество, самозакапывание, вериги и т.д., даже инквизиция!).

Но не все так просто, как думает официальное христианство. Прежде всего, исторически оно само же (а точнее – традиция, к которой оно принадлежит) является источником непрерывного продуцирования бесчисленных христианских «отклонений», ересей (в том числе и таких крайних, как те, что открыто исповедуют скопчество, самосожжение и т.д.). Несколько особняком здесь стоят секты, близкие по своему значению хлыстовству, имеющему своей целью то же самое, что и христианство в целом, но добивающегося этого не умерщвлением плоти, а напротив, безудержным, тотальным разнузданием «похоти», намереваясь тем самым как бы «грех грехом победить». Борясь с охранительной («догматической») позицией церкви, как с «монополией» на «духовность», различные секты почти всегда претендуют на более истинную, как им кажется, интерпретацию тех же самых мироотречных религиозных посылов, которые используются и церковью. Иначе говоря, сами «еретики» в большинстве случаев понимают свое действо отнюдь не так, как его трактует официальная церковь, и для этого еретического истолкования есть кое-какие метафизические основания.

Во-первых, само по себе резкое разделение на «символическое» и «натуральное» в понимании основного религиозного действа отречения от «природы» (в пользу «духа») в современном мире поддерживается исключительно благодаря христианству . К примеру, в главном источнике христианства – в иудаизме, «символическое» и «натуральное», хотя и разделяются между собой, но отнюдь не противопоставляются друг другу, а существуют как бы параллельно друг с другом и между ними устанавливается четкая зависимость – здесь само натуральное является как бы «символом» иного (потустороннего, «духовного») мира. По сути, натуральное здесь и есть в подлинном смысле символическое. Точно так же, как в фильме «Матрица» (снятом по заказу Нью-йоркского общества каббалистов). Поэтому обрезание крайней плоти, практикуемое иудаизмом, будучи с одной стороны натуральным (и крайне болезненным) актом, в то же время является актом символическим – эмпирически подтверждающим метафизический «завет» с Богом, потусторонним миру, и через обрыв глубинной человеческой связи с природой дающим право на существование в этом мире. Поэтому, в частности, все другие люди (не иудеи), не несущие на себе видимой печати завета с богом Израиля, не только в символическом, но и в натуральном смысле не являются настоящими людьми, а являются как бы существами второго сорта, с которыми позволительно поступать, как с животными (лишенными «духа»).