Геннадий Пискарев - Крадущие совесть

В детстве Николай очень любил лошадей. Бывало, возьмет дома хлеба – и в конюшню. Интересно так. Кони фыркают, тянутся к ломтику, нежно губами берут из рук мальчонки. Со стороны посмотреть: целуют ладони ему гривастые кони.

Как-то за этим занятием застал его отец. Зыркнул глазами: «Другие домой несут, а ты из дома. Пошел вон отсюда!»

Потом, спустя много лет, когда милицейская машина будет увозить Николая из села, он вспомнит этот случай, этот первый урок жестокосердия, скупости, преподнесенный ему родным отцом. Вспомнит и не подаст на прощание руки и опешившему, согнутому горем Николаю Митрофановичу.

Митрофаныча за глаза односельчане звали «Гребенюком». Он и верно, все, что можно и что нельзя подгребал к себе. Работая на ферме, прикармливал группу коров своей жены чужими кормами. Ему ничего не стоило поживиться колхозным добром и «плохо лежащим» добром соседей.

Под стать мужу была и Федора Ивановна, женщина сварливая, на руку нечистая. Мелкие кражи, которые Митрофаныч совершал довольно часто, она расценивала как смелость и ловкость мужчины, крестьянское умение жить.

В селе рассказывали мне: однажды пришли, было, члены правления на усадьбу Власенко, чтобы отобрать у них клеверное сено, которое Николай вместо общественного двора свез на свой собственный, а навстречу Федора Ивановна. «В поле, – говорит, – надо стеречь сено, а не здесь искать! Тут все мое!» Потоптались на месте правленцы, да и отступили под таким напором.

Вспоминают в селе и такую историю. Как то на прифермерском участке накосил Митрофаныч люцерны, натолкал в мешок и понес домой. Да тяжеловата ноша оказалась, присел отдохнуть. Тут-то и подошел к нему зоотехник Пономаренко. Совестит его: «Что же ты на колхозном поле траву косишь». А он в ответ с улыбочкой: «Это я для колхозных буренок стараюсь, не отнесешь ли товарищ специалист?».

О проделках отца хорошо знал Власенко-младший. На его глазах прятала по укромным местам «принесенное» мать. А когда мальчишка подрос, отец и его стал приобщать «к делу». Однажды стащил Митрофаныч патоку в колхозе, припрятать хорошенько не сумел и попался. Казалось не уйти ему в этот раз от ответа. Нет, выпутался, научил сына, чтоб взял тот кражу на себя. По глупости, мол, по малолетству я это, простите, добрые люди.

Отделался Власенко штрафом. На радостях купил пол-литра, налил рюмку сыну: «Пей, пострел. И знай: не пойманный – не вор».

Если бы в те годы Николаю Митрофановичу кто-либо сказал, что когда-нибудь он будет крепко наказан тем, чем грешил всю жизнь, он, наверное, откровенно посмеялся в лицо этому прорицателю. Но время шло. Сын его, росший в окружении лжи и лицемерия, в обстановке, где разрушались изначальные святыни, входил в жизнь злым, нахальным и желчным. И относился он так не только к окружающим, но и к родителям.

Уже в детстве в характере его стала проступать какая-то озлобленность на всех. Забираясь в огород к соседям, он не только обирал огурцы или помидоры, но и вырывал растения, не только обтряхивал яблоки с деревьев, но и ломал ветки. В Иржевце помнят, как он сбросил с телеги школьника Толика Супруна и тот сломал себе ногу, как обокрал фуражный склад и забрался средь бела дня в колхозный курятник за птицей. Но все это тогда не очень беспокоило Власенко-отца. Его волновало другое: что Николай ворованное несет не домой, а старается продать где-нибудь и пропить.

Потом, когда Власенко-младший совершит крупную кражу и будет привлечен к уголовной ответственности, в редакцию из Иржевца придет письмо, в котором односельчане, рассказывая о проступке Николая, скажут в конце, что следовало с ним вообще-то посадить на скамью подсудимых и его родителей. Это ведь они ему давали уроки бесчестия.

Я встретился с Власенко-старшим у него дома. Это был уже далеко не тот «герой», который некогда в любых обстоятельствах держался самоуверенно. Понятное дело, расставаться на старости лет с сыном и, быть может, даже чувствовать, как искалечил судьбу ему, нелегко.

– Жена и вовсе в больницу слегла, – сказал он уныло и отвел в сторону глаза.

Сколько раз выходил этот человек, как казалось ему, сухим из воды, минуя расплату за свои делишки. Сколько раз радовался он этому, не подозревая, видимо, что наказание рано или поздно все-таки придет к нему. Пусть не в судебном выражении, а в презрении односельчан, в одиночестве, которое так мучительно и страшно в преклонные годы.

Стоит ли говорить, что разговор наш не клеился, хотя он и не отрицал фактов, приведенных в письме, не отметал обвинений, которые выносили ему односельчане.

– Конечно, я виноват. Но Николай давно уже самостоятельный человек. Работал в коллективе. Почему товарищи-то его не одернули, не остановили?

Вопрос, конечно, по существу. До того, как встретиться с Власенко-старшим, я сам задавал его животноводам фермы, где работал Николай, руководителям хозяйства. Никто на этот вопрос определенного ответа не дал. Действительно, не очень-то требовательны были все эти люди к нему.

Многие товарищи по работе, когда заводил я разговор о пьянстве Николая, поведении молодого рабочего, опустив глаза, говорили: – Сам не маленький. Да и личное это дело.

И будто не видели, что личные поступки этого человека наносили урон всему коллективу. Ведь Власенко начал втягивать в делишки свои других. «Личные дела» такого рода никогда не бывают нейтральными для общества, и в коллективе, где забывают об этом, обязательно аукнется той или иной мерой социальных потерь. И в селе Иржевце на скамью подсудимых вместе с Власенко-младшим угодили еще двое.

Так что вопрос, заданный Власенко старшим: «почему товарищи-то его не одернули?», повторяю, был по существу. И все-таки большая доля вины лежит на родителях. Ибо, как бы мы ни представляли себе процесс формирования души человеческой, в основе его лежат первые жизненные впечатления, первый жизненный опыт, которые черпает человек главным образом в семье своей. И если в ранние годы, в домашнем окружении познал ребенок ложь и лицемерие, трудно ждать от него искренности в зрелом возрасте, мало надежды, что вырастет он добрым, открытым к людям.

В общем-то это случается нередко, но, как правило, восторга не вызывает. Но вот перед новым годом побывал я в одной школе, где это самое хождение на голове не только спокойно воспринимается, но и поощряется как строгими педагогами, так и взрослыми дядями и тетями, оказывающимся здесь.

Ненормальная школа, ненормальные ребята и педагоги – скажите вы. И… будете правы. В Московской средней школе-интернате № 24 для детей сирот, где мне довелось побывать, действительно учатся ребята с теми или иными отклонениями в психике, поведении. Или, как говорят специалисты, девиантные дети. Часть из них с врожденными психическими отклонениями, другая склонна к криминогенным поступкам. Воришки, отчаянные лгуны, драчуны-забияки – они в этой компании. Негативная энергия, кипящая в такого рода маленьких наших гражданах, готова в любое время, если ее не контролировать, породить преступное действие.