Марк Бойков - Мои обращения к богам

Бойков Марк Васильевич

Уроженец с. Писцово Комсомольского район Ивановской области. 12 сентября 1938 года.

Учиться начал в г. Иваново в семье отца, инвалида войны 1 гр. и опекавшей его медсестры, мачехи для меня. В 1950-м после 3-его класса школы поступил в Горьковское СВУ, в связи с переводом в Москву. Окончил в 1958 г. и был направлен в Одесское высшее общевойсковое командное училище. В 1960-м был демобилизован из рядов Советской Армии. Профессиональное образование получил на философском ф-те МГУ им. М.В. Ломоносова, 1961–1966 гг., работал далее преподавателем философских дисциплин в Волгограде и Москве. Вырастил сына. За безупречную работу дворником, по совместительству, награжден медалью к «850-летию Москвы».

Самые реальные боги – это начальствующие особы, восседающие на всяческих возвышениях и тронах. От них собственно и зависит успех или неуспех ваших обращений к верхам, если они туда доходят.

Самое первое письмо, мне было тогда едва 15-ть, я написал Клименту Ефремовичу Ворошилову, с просьбой о присоединении к нашей комнате в малогабаритной квартире освободившейся от умершего соседа 7-метровой комнатки. Адрес я написал коротко: Москва, Кремль, К. Е. Ворошилову – и отправил простым треугольником за неимением конверта и марки.

Родители мои – отец, потерявший зрение на войне, и мачеха, медсестра, ухаживавшая за ним, – жили в Иванове. А я – в СВУ в г. Горьком. По иронии судьбы этот случай оказался единственно успешным по результатам моих обращений к властям предержащих.

Далее ничего особенного я не просил, больше предлагал – с пользой для всех. Но, увы, заметных успехов не снискал. Не буду писать всех текстов, лучше пересказать суть, потому что так много было всего и всякого, что я мог бы написать свою «Mein Kampf», но для этого уже нет времени. Да и не очень нужно! Когда-нибудь, лет через 50-100, если человечество убережется, оно вспомнит обо мне с лучшими мотивами и сподобится собрать мой образ по остаткам документов и публикаций.

1. Первая проба моего собственного пера состоялась, когда я учился на философском ф-те МГУ им. М. В. Ломоносова на 2-м курсе. Вращаясь среди бывших суворовцев, обучавшихся после хрущевского сокращения армии в разных вузах, факультетах и курсах в Москве, я обратил внимание на некоторую несуразицу в размерах получаемых нами стипендий. И нашел, что эти различия нелогичны и несправедливы. Во-первых, на первых курсах учиться тяжелее, чем на старших, а стипендии были в обратных пропорциях. Во-вторых, разлёт выплачиваемых сумм по гуманитарным и техническим вузам был вопиющ: от 23-х до 87-и рублей, – что приводило к потерям средств государства, например, на выпивки у технарей.

Сейчас я улыбаюсь своим воспоминаниям и собранным 3–4 подписям, поскольку некоторые из моих друзей, посмеиваясь, не хотели терять привилегий ради высшей справедливости. И все-таки я сподобился постоять за уравнение в правах и 14 августа 1962 г. отнес письмо в «Известия».

Его не напечатали, но перенаправили Министру высшего и среднего специального образования СССР Елютину В. П. И в начале учебного года мне пришел ответ с предложением позвонить по указанному номеру.

Я позвонил, и мне назначили день и час для встречи. На мою беду, наш курс на месяц отправляли на уборку картофеля. А комиссия, формировавшая отряд, не вняла моим доводам о встрече с министром. Мою просьбу приняли как неловкое уклонение и посоветовали придумать что-нибудь пооригинальнее. Так комсомольские вожаки сорвали мне встречу с министром, а когда я дошел до четвертого курса, введенная реформа по стипендиям, сблизив расклады по курсам, ликвидировала преимущества технарей. Я хоть и погоревал тогда, но поскольку мы попали с психологами в объединенный отряд, время на уборке картофеля мне показалось самым счастливым в моей молодости.

Ночлег для нашего небольшого звена в отряде был определен на сеновале, где мы с моей любимой девушкой с психологического отделения практически поженились и испытывали все радости взаимной любви в бесшабашной юности. Нас, правда, тогда тряхнуло угрозой войны с США и отзывом под мобилизацию, но быстро пришла команда «отбой». И мы предались еще более отчаянной любви. Погода была нежно солнечной, и мы в редкие выходные, углубившись в лесные чащи, любили позагорать, побегать и поиграть нагишом средь зарослей кустов и березняка под щебет птиц и трели сверчков. Иногда мы приносили с собой сетку-другую грибов и под одобрительные возгласы водружали их на общий кухонный стол. С мясом тогда были большие проблемы, даже в деревнях.

2. Второе, уже более серьезное обращение к верхам случилось у меня на 4 курсе философского ф-та МГУ. Тогда при благожелательности Феликса Нишановича Момджана, доктора философских наук, общего любимца студентов и студенток, я написал авторскую курсовую работу «К вопросу о войне и мире и социалистической революции», которую закончил главой «Проект Договора Мира о мире». В проекте я предложил соединить идею всеобщего и полного разоружения, высказанную Н. С. Хрущевым, с Пактом о ненападении не только между участниками Варшавского Договора и Североатлантического Пакта, но и вообще между всеми странами через ООН. Две идеи должны были крепить друг друга: договор о ненападении открывал путь к осязаемому разоружению, а разоружение крепило уверенность в ненападении. Эти договоры объединялись в Договор Мира о мире, чтобы гарантировать всеобщую безопасность в процессе всеобщего движения к миру без оружия и войн.

Я был творчески заряженным человеком: и либо развивал имеющиеся идеи, либо предлагал свои, новые. Я написал письмо на имя тогдашнего министра Андрея Андреевича Громыко, указав, что первое, почти курьезное письмо от июля-августа 1960 г., на которое был получен ответ, утратило актуальность, и что теперешний вариант более достоин внимания и реализации.

Но министерства отвечают не сразу. А тут каникулы! Если основная масса студентов устремлялась на заработки или отдых, то мы с женой отправились в Тбилиси к ее родителям, а там, на машине с одним из родственников семьи – в путешествие по кавказскому серпантину.

По возвращении я узнал, что какое-то письмо было и долго лежало на дежурном столике в общаге 9-го этажа корпуса «Е», но попытки отыскать его оказались тщетны, а повторных писем министерства не пишут. Опять личное счастье перечеркнуло смысл моих общественных потуг.

Прошло более четверти века. Своими теоретическими поисками я не вписывался в проблематику господствующих течений. И в начале 90-х тектонические подвижки в СССР начали уже трясти и окружающий мир. Я оглядывался и в случаях вопиющего несогласия обращался-таки в прессу, и кое-где замечали неординарность моего мышления. Сейчас через многие Лета я открыл политический еженедельник «Новое время» № 21 от 18 мая 1990 г. и на 2-ой странице, в рубрике «Почта», читаю свою заметку: