Саша Камских - Институт экстремальных проблем

Наиля закрыла узкой ладошкой рот спасателю, у которого едва не вырвалось: «Здесь? Сейчас? Нас найдут и спасут, и ты потом можешь пожалеть об этом!» – но язык у него не повернулся произнести что-либо подобное, потому что другой рукой она взяла его руку, и ободранными пальцами он вдруг ощутил нежную кожу обнаженной девичьей груди…

— Если мы выберемся отсюда, я никогда не попадусь тебе на глаза, — прошептала Наиля. — Уеду куда-нибудь.

— Я тебя никуда не отпущу, — Илья обнимал девушку, стараясь согреть, — никому ни за что не отдам. — В темноте он не видел Наилю, но представлял себе ее лицо и тело. Сердце разрывалось от жалости к ней и от ярости на тех, кто посмел дотронуться до нее, сорвать одежду, прикоснуться к этой шелковой коже грубыми грязными лапами. — Я никому не позволю тебя обидеть!

— Ты очень добрый, но зачем я тебе? — Голос ее дрогнул. — У тебя ведь, наверное, есть семья. Неужели твоя жена согласится видеть меня рядом даже в качестве прислуги?

— Прислуга?! Не смей так говорить! — чуть не вскрикнул Илья. — У меня никого нет, я один. То есть, у меня и родители живы, и брат есть, и сестра, не говоря уже о дальних родственниках, но я не хочу иметь с ними ничего общего. Ты будешь для меня всем на свете, моей королевой, султаншей, кем захочешь, — Илья еще крепче прижал ее к себе и нашел губами ее губы. Она несмело ответила на его поцелуй.

Спасатель прислушался и потянулся за комбинезоном.

— Гляну, что с этим парнем, — успокоил Илья девушку. — Завернись в мою куртку, так тебе будет тепло, и постарайся заснуть. Во сне время быстрее идет.

— Нет, я с тобой!

Раздался шорох одежды. Спасатель почувствовал острый локоть, задевший его, машинально включил фонарь, забыв о просьбе девушки, и увидел водопад блестящих темных волос, почти полностью скрывший ее тело. Наиля стыдливо загородилась от его взгляда его же собственной майкой, но Илья успел заметить высокую грудь, тончайшую талию и стройные бедра.

Она застенчиво разглядывала его мощную фигуру, выглядевшую рельефнее, чем обычно, в косом неярком свете фонаря, потом положила майку на пол, выпрямилась, встав на колени, и двумя руками откинула назад тяжелые волосы. Ее доверчивый взгляд говорил: «Я вся твоя!» У Ильи пересохло в горле – такая неземная красота предстала перед его глазами. Он потянулся к нежной щеке, но Наиля перехватила его руку и прикоснулась губами к израненной ладони. Запястье, плечо, шея, грудь… Все ниже и ниже скользили губы. Илью обдавало то жаром, то холодом, если бы в этот момент на него рухнул еще один «Атлант», он просто не заметил бы этого. Исчезли мрак, холод и сырость подвала, мешковина, брошенная поверх картона, превратилась в тончайший шелк. Были на какое-то время забыты боль и смерть, окружавшие их.

— Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Волосы твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской, как лента алая губы твои, половинки гранатового яблока – твои ланиты под кудрями твоими. Шея твоя как столп Давидов, тысяча щитов висит на нем, — «Песнь песней» шептал он Наиле, чувствуя себя не просто царем Соломоном в блеске славы и могущества, а повелителем всей вселенной.

Илье изнемогал от невозможности высказать свое чувство, ему впервые в жизни не хватало слов, и он без стеснения заимствовал чужие, прочитанные в незапамятные времена, но, оказывается, не забытые. Память чудесным образом оживила их, и сама душа Ильи, казалось, водопадом извергала из себя строки великих поэтов.

The forward violet thus did I chide:

Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,

If not from my love's breath? The purple pride

Which on thy soft cheek for complexion dwells

In my love's veins thou hast too grossly dyed.

The lily I condemned for thy hand,

And buds of marjoram had stol'n thy hair:

The roses fearfully on thorns did stand,

One blushing shame, another white despair;

A third, nor red nor white, had stol'n of both

And to his robbery had annex'd thy breath;

But, for his theft, in pride of all his growth

A vengeful canker eat him up to death.

More flowers I noted, yet I none could see

But sweet or colour it had stol'n from thee. [6] Фиалке ранней бросил я упрек: Лукавая крадет свой запах сладкий Из уст твоих, и каждый лепесток Свой бархат у тебя берет украдкой. У лилий – белизна твоей руки, Твой темный локон – в почках майорана, У белой розы – цвет твоей щеки, У красной розы – твой огонь румяный. У третьей розы – белой, точно снег, И красной, как заря, – твое дыханье. Но дерзкий вор возмездья не избег: Его червяк съедает в наказанье. Каких цветов в саду весеннем нет! И все крадут твой запах или цвет. Вильям Шекспир. «Сонет 99» Перевод С. Маршака

— Это стихи о цветах? — Наиля узнала некоторые слова, которые почти на всех языках звучат одинаково.

— О красоте любимой женщины, которой завидуют цветы, — Илья еще крепче обнял девушку. — Перед твоей прелестью завянут от стыда самые роскошные розы и диковинные орхидеи, они ничтожное обрамление для такой красоты.

Английский показался Илье недостаточно благозвучным, и он перешел на итальянский.

Benedetto sia 'l giorno, et 'l mese, et l'anno,

et la stagione, e 'l tempo, et l'ora, e 'l punto,

e 'l bel paese, e 'l loco ov'io fui giunto

da'duo begli occhi che legato m'anno;

et benedetto il primo dolce affanno

ch'i' ebbi ad esser con Amor congiunto,

et l'arco, et le saette ond'i' fui punto,

et le piaghe che 'nfin al cor mi vanno. [7] Благословен день, месяц, лето, час И миг, когда мой взор те очи встретил! Благословен тот край, и дол тот светел, Где пленником я стал прекрасных глаз! Благословенна боль, что в первый раз Я ощутил, когда и не приметил, Как глубоко пронзен стрелой, что метил Мне в сердце Бог, тайком разящий нас! Франческо Петрарка. «На жизнь Мадонны Лауры (LXI)». Перевод Вяч. Иванова

Наиля, не шевелясь, лежала в его объятиях и слушала певучую чужую речь.

— Это итальянский? Как красиво! — Девушка нежно коснулась его лица. — Откуда ты знаешь столько языков? Ты жил за границей?

— Нет, я там ни разу не был, языки – это все школа да институт. Только я недоучка – ушел после третьего курса.

— Почему? — удивилась Наиля.

— Мне стало неинтересно, да и переводчиком работать не хотелось. Какой интерес пересказывать одному человеку то, что сказал другой? Скукота! — Илья даже зевнул и признался: — Но еще большая скукота – заниматься железками. Я потом три года проучился на радиофаке, но так и смог заставить себя проникнуться любовью к технике, тоска берет от всего этого. Я с живыми людьми хочу общаться, а не с мертвой материей.

— Тебе нужно было стать врачом, — вдруг сказала Наиля. — У тебя очень добрые руки.

— Не только ты так думаешь, но теперь поздно об этом говорить, я уже слишком старый для того, чтобы учиться, — улыбнулся Илья. — Да и незачем. Мне нравится работа в службе спасения, ребята у нас просто отличные, командир – классный мужик, а начальник – каких вообще нигде не сыщешь!

Илья начал рассказывать о своих товарищах, вспоминая разные истории, происходившие во время работы, выбирал самые забавные, такие, как операция по спасению застрявшего в дымоходе Деда Мороза. Ему хотелось, чтобы Наиля хоть на миг забыла о том ужасе, который окружал их со всех сторон, но страшная действительность не отпускала их от себя – время от времени нужно было навещать Егора. Прошло уже несколько часов после укола, но охранник все еще спал, во всяком случае, еда и питье, оставленные ему, были нетронуты. Илья, каждый раз возвращаясь к девушке, пытался связаться с ребятами и, когда это у него получалось, радостно пересказывал ей все, что узнавал от Сергея, Дениса или других спасателей. Наиля так доверчиво прижималась к Илье, слушая его, что у того замирало сердце. Он охранял, боясь пошевелиться, ее сон, когда Наиля засыпала, и лишь когда она пробуждалась после недолгой дремоты, нежными поцелуями снова начинал ласкать ее, стараясь отогнать печальные мысли, вновь читал стихи и даже строил планы на будущее.