Олег Фролов - Хроники Тиа-ра: битва за Огненный остров

– Да, это машина, но машина уникальная… Посмотри хотя бы на Кир-ра. Он потерял свою птицу и остался вечным странником. Вечно чужим.

– С Кир-ра все может быть не так просто. Как кажется тебе.

– Ты что-то знаешь об этом?

– Нет. Я просто сказал, что его жизнь – это его жизнь. Она – не пример жизни наездника. И не показывает, что есть главное, – Тот-ра взял в руки следующее перо и прямо на весу установил пластину в пазы так, будто она была сделана из самой легкой древесины, а не из металла.

– Ты не говоришь прямо. Ты считаешь, что я забываю о чем-то важном?

– Я считаю, что главной для наездника является свобода воли.

– У каждого есть свобода воли, – уверенно возразил я.

– У каждого свобода воли – это право и возможность. У наездника свобода воли – цель и обязанность. Иначе он сам становится оружием. Живым оружием для того, кто умеет его использовать.

– Ты хочешь сказать, что я забыл о свободе воли?

– Нет. Пока нет. Но ты можешь забыть.

От удивления я даже не нашел, что ответить. Упрек в том, что я сбился с верного пути, звучал в исполнении Тот-ра по меньшей мере странно. Тем более в свете последних событий.

– Удивлен тем, что ты говоришь, – наконец ответил я.

Механик промолчал. Казалось, все его внимание поглотила последняя пара винтовых скоб, а предыдущего разговора и не было вовсе.

– Ты считаешь, что я напрасно делаю то, что делаю? Напрасно защищаю остров от храмовых птиц? А как мне надо было поступить в такой ситуации? Просто остаться в стороне?

– Воля твоя, как поступать. И я не сказал, что ты делаешь что-то не так. Ты должен только знать, ЧТО главное. Законники могут пытаться управлять тобой. Для достижения их целей нужно живое оружие. Ты сам.

Еще некоторое время мы молча крепили оставшиеся перья. То, что сказал Тот-ра, оставило больше вопросов, чем ответов. Но, кажется, я понял его основную мысль. Понял… И не решил, что дальше делать с этим знанием.

Считал ли я сам себя живым оружием в чьих-то руках? В руках того же Мику-ра, например. Наверное, нет, не считал.

Но был ли я им на самом деле?

Сейчас и именно сейчас особенно важно сохранять собственное мнение и независимый взгляд на все происходящее. Только так и можно сохранить себя: не только оболочку, но и то, что ею управляет.

– Послушай, Тот-ра, – сказал я напоследок, – меня заинтересовали лапы храмовой птицы. Эти лезвия на ее пальцах… когти. Они могут быть полезны и на Ши-те.

– Я уже подумал об этом. И набросал схемы. Мы сделаем тебе когти до конца луны, – на малоподвижном лице главного механика промелькнула знакомая полуулыбка-полуухмылка. Она значила только одно: у Тот-ра есть интересная идея, и он горит желанием ее реализовать. Уж эти знаки я выучил за солнечные циклы нашего знакомства очень хорошо.

Уже вечером стало известно, что раненый храмовый наездник покинул оболочку. Узнав это, я совсем не удивился, но почувствовал в груди болезненный укол. Я не хотел, чтобы так случилось, я не стремился к этому, но вот уже второй человек лишается жизни, когда его путь пересекается с моим. Стоит ли эта борьба таких жертв? Или, может, есть другое решение? Мне нужны ответы на эти вопросы. И чем быстрее, тем лучше.

Вернувшись в свою умму уставшим морально и физически, на полу я обнаружил глиняную табличку. Корявым почерком человека, не привыкшего много писать, на ней выведено: « Все не так, как ты думаешь ». И, знаете, это было уже слишком.

17. Волны

Архипелаг попал в воздушное течение, и ход событий замер. Мы, они, механические птицы, их наездники и законники очутились в безвременье, где по-настоящему реальным казался только плотный и тяжелый ветер с лунной стороны. В этом потоке остров вздрагивал и ощутимо покачивался из стороны в сторону, лишая аппетита, покоя, сна и содержимого желудка.

Ветер гудел в колодцах умм, жалобно завывал разными голосами в арках, свистел в узких проходах. Все вместе это сливалось в одну тоскливую и бесконечно тягучую симфонию, сыгранную на тысяче инструментов одновременно.

– Не помню, чтобы качало так сильно, – проворчал Старик. Сейчас он выглядел особенно бледным и изможденным. Качку он переносил плохо, а сейчас, кажется, страдал особенно.

– Ты говоришь так каждый раз, когда начинаются ветра, – флегматично ответил я, думая о своем.

– В этот раз – точно. Не было никогда такого.

– Ладно, пусть так. Храмовые птицы летать не могут, и уже этому я благодарен.

– Ага. Будешь благодарен, когда остров в конце концов перевернется.

– Не преувеличивай. С Начала Памяти не перевернулся, и теперь не случится ничего.

– Но не качало так сильно раньше! – воскликнул Старик так, будто я не понимаю очевидной опасности.

– Ладно, пусть так. Давай подождем возвращения к Началу тут, не хочу никуда идти.

– Ох… – тяжело выдохнул Старик то ли разочарованный моим ответом, то ли справляясь с очередным приступом тошноты. – Никогда не было таких ветров.

В отличие от соседа, никаких проблем с качкой я не испытывал. Как, пожалуй, и любой другой наездник. По сравнению с тем, что приходится испытывать в седле механической птицы, о вибрации острова в воздушных течениях можно было просто забыть. Если, конечно, не думать о том, что однажды он может все-таки сорваться с невидимой привязи.

Другое дело – ночи… Множество звуков, которые создавали сильные ветры в умм-канах, начисто лишали меня покоя. И если заснуть на какое-то время все-таки удавалось, то уже скоро очередная воздушная волна возвращала обратно. Звала к себе заунывным голосом пустых проходов, забиралась в постель холодом сквозняков. И когда это произошло снова, я уже не смог уснуть. С легкой головной болью и невидимой пылью в глазах вышел в ночь.

Скоро утро. Небо над Архипелагом становилось серым, а звезды – все бледнее. Из темноты постепенно выступали очертания предметов: непроницаемая ночная мгла отступала к стенам, оставаясь там до утра темными сгустками. Я не знал точно, куда и зачем мне идти, но первое, что пришло в голову – отправиться к Ши-те. К своему молчаливому механическому другу, который рад встрече всегда.

В проходах непривычно пусто и неожиданно холодно. Ныряя в арку, легко наткнуться на очередную воздушную волну, которая вдруг превращает твой хартунг в парус. Она тащит вперед или назад и рычит угрожающе под каменным сводом.

В рассветном полумраке металлический корпус птицы выглядит как темное пятно на фоне светлых плит поверхности. Этот силуэт привычен, знаком, изучен в мельчайших деталях. И, пожалуй, именно поэтому я понял: что-то не так. Какая-то избыточная тень, какое-то неочевидное излишество абриса.

Еще мгновение – и я увидел движение. Короткая и едва заметная перемена во мраке под корпусом машины. Возможно, ничего серьезного, но я иду быстрее.