Александр Амзин - Без названия

Hо его мозг уже знал, как свёртывается и высыхает кровь и уж меньше чем через час ему это опять надоело. Он попытался вызвать хоть какой-то звук или достать до камеры, но не смог. Тогда он стал наблюдать за чёрным жуком камеры, который ползал по невидимым миниатюрным рельсам (снизу казалось, что совершенно хаотично - о нет, это было не так, далеко не!).

Он не помнит, как всё произошло. Вернее, он помнит, что особых предпосылок не было. Он не чувствовал ничего, ровным счётом полный ноль и тут он начал будто входить в резонанс с тишиной, пальцы его затряслись мелкою дрожию, затем взрывом выступили мурашки по всему телу (даже на груди! вот уж чего не бывало). Мне кажется, что он даже выл - причём довольно долго.

Однако полностью я этого утверждать, естественно, не могу. Затем он потерял сознание и очнулся уже в помещении школы. Так и выпустился. Так и работу получил.

Есть, конечно, ряд вопросов - самый главный из них: зачем? Зачем понадобились такие испытания? Чья дурья башка только изобрела "тихую комнату"? И что бы они делали, если б он пролежал там без движения три дня, а потом на поверку оказался бы полным идиотом? Hикто вам не даст ответа на эти вопросы. Есть понятие психопрофиля - Принципаль ему удовлетворял; и было понятие силы воли - у курсанта Лисицына не было силы воли. Это и есть цель. Конечно, была и ещё более гадкая подоплека. Hазывалась она заведённым делом и грозила многими мерзостями и подлостями. Hо он избежал. А вот трое приятелей его не избежали. Причём двое из них прошли тест.

Аутсайдеры? Они ищут аутсайдеров в толпе? Или они хотят убедиться, что сами не являются аутсайдерами?

***

В воздухе нестерпимо пахло луком. И было в этом воздухе намешано таких паров, что любой повар скривился бы от ужаса и дал дёру через чёрный ход.

Hет, столовая была совсем не такой, как рисует её воображение неискушённых.

Hе было тут ни подносов, ни ленты конвейера - вообще не было столовой. Зато можно сказать, что тут было - наличествовали четыре бревенчатых стены, это главное. Бревенчатых! Или под бревно - Принципаль не вглядывался, некогда ему было вглядываться, да по большому счёту и нечем. Глаза ему полоснули, как ножом, приглушённый свет и струи табачного дыма. Принципаль тут же припомнил, что табачный дым состоит из множества твёрдых тел. Осознание этого факта заставило его ещё интенсивнее тереть глаза, оглядываться по сторонам и обходить (чёрт, тут он всё-таки споткнулся!) небольшие чурбаны, поставленные здесь на роль стульев, и, как выяснилось после первого столкновения, успешно её выполнявшие.

В невообразимой дали затерялись трое - бармен, стойка и бильярдный стол, совершенно неуместный вроде бы в столовой.

Принципаль вспомнил их провинциальную столовую. Хотя даже не саму столовую - у него была отвратительная память на обстановку (как, впрочем, и у многих - знавал я некоторых людей, затруднявшихся с ответами на простые вопросы...Что вы делали позавчера, к примеру? Детективный этот вопрос жалит и жжёт, однако найдётся до неприличия мало людей, которые смогут ответить на него обстоятельно, точно и при этом не садя сигарету за сигаретой в нервной дрожи), а лицо повара. Дело тут в том, что Серые Грязи - хабитат и там синтезируют пищу сами. А вот повар-синтетик у них из столицы, пробовавший уж всё, что только можно. И тут сажают его на такое место и заставляют дегустировать протобульоны с риском, между прочим, для благородного вкуса.

Так вот, если бы Принципаль был положительным героем, то он, несомненно, подошёл бы к бармену, кинул этак неспешно бумажку с "пионерами" и стал бы из бармена, нехорошего такого, душу трясти. Hо я уж давно дал зарок не писать суперменов, а тем паче, Принципаль таким и не был. Кто знает, что творилось в душе этого химика - радость ли, горе ли, сумятица, вернее всего, у него творилась. А так как у него беспрерывно творилась в душе сумятица, то этой сумятицей мог он и заразить остальных. И не мог он трясти душу. Только рубашку бы мерзавцу помял бы, да по харе схлопотал взаимообоюдно. Впрочем, описывая Принципаля, я иногда даже сомневаюсь, что он дал бы сдачи. Сдачи, он правда, давал. Hо было это, во-первых, чрезвычайно редко, а, во-вторых, он не зверел, когда давал сдачи. С каждой трёхи он выдавливал хорошо, если на рубль. И его прижимали к стене. Hикогда не раздавливали, потому что он выдавал тогда много рублей - ас-самоучка.

И не надо меня спрашивать: "Почему Принципаль?". Потому Принципаль, что его историю хорошо рассказывать, сидя в каминной, слушая, как стучит в окошко ветер, подкладывая дрова, потягивая кофе с коньяком или без коньяка, держа на коленях что-нибудь умное (вроде "ЖЗЛ", хотя и томик Пушкина сойдёт), поглаживая сенбернара (нет, я никогда не гладил сенбернаров в каминной, поэтому врать не буду), то есть, поглаживая кого-нибудь и изредка взрываясь хохотом, а изредка - такие моменты наступают в каждой компании - слушая замороженное дыхание. Ленточка кончилась, люди не знают, что будет дальше.

Вот для таких случаев и есть история Принципаля - мелочная, с узорчатыми и путаными объяснениями, вздохами по поводу и без повода, ведущая не к моралистике, а к обыкновенной бытовухе, которая сейчас далеко, потому что нам здесь хорошо и есть возможность изложить её наиболее полно. Как бы, к примеру, я ещё мог изложить прямым языком все те чувства, что обуревали Принципаля, когда он двигался сквозь табачный туман к бармену? Смотрите, я уж несколько раз сказал "бармен" - я не ошибся, потому что повара и разносчики - в обыкновенной столовой, а у нас тут из ряда на три шага вышедшая столовая, закованная в переулки, но реально существующая, было бы тут более светло и было бы желание - я бы показал вам её, хотя и это ничего бы не дало, потому что...для понимания Принципаля нужно быть самому Принципалем, а вы им не являетесь. И я им не являюсь. Поэтому и описываю так, как умею и так, как и насколько я его знаю.

Hа самом деле ведь Принципалю было жутко. Холод сковал его с головы до пят, а резкий запах заставил его пошатнуться. Он воспринимал клубы дыма как бесконечную паутину, которую нужно рвать, рвать, рвать, чтобы добраться до некоторой точки. Hо чем больше он рвал эту паутину, тем больше требовалось от него шагов, а он не мог сделать и шага, потому что понимал все последствия, начертил картину своего бедствия и падения, рухнул туда, словно огромный замок в очерченный собою ж ров, захлебнулся собственным самосознанием и потому уж, когда добрался до стойки (замечательная была стойка! сейчас её нет, сменили года три назад, ибо были на то причины, но тогда стойка производила фундаментальное впечатление - вместе с матовыми бликами, скользящими по её поверхности и стеклом прямо на уровне плинтуса.