Михаил Филипченко - Сборник диктантов по русскому языку для 5-11 классов

За последние два века благодаря перенасыщенности событиями истории стало гораздо больше, но, может быть, именно по этой причине она и девальвируется. Молодое поколение все больше и больше убеждается в том, что история мало чему научила их отцов и дедов, разве только прописным истинам, а если так – откуда же у молодежи возьмется прилежание к истории?

Новая цивилизация, наверное, не захочет глобальных экспериментов – социальных, экономических, религиозных (национальные, очевидно, все еще не будут исключены), ей не нужны будут и призраки, которые бродили бы по Азии, Африке, Южной Америке, тем более по Европе, ее цель – экологическое благополучие – должна будет подчинить себе и экономику, и политику, и просвещение. Преувеличение? Может быть, но оно не меняет сути проблемы.

Да, природа когда-то приютила в своем доме человека, но он решил, будто он и есть полновластный хозяин, и создал в доме природы свой собственный, надприродный дом. А теперь ему ничего не остается, как приютить природу в этом своем доме, но вовсе не в качестве бедной родственницы, а при условии, что она-то и будет определять режим и порядок жизни нового дома, право пользования всем его имуществом. Среди этого имущества находится и литература – и для нее не будет и не может быть исключения, и чем раньше она найдет себя, свое место в доме новой цивилизации, тем лучше.

(По С. Залыгину)

Я чересчур переоценил свою потрепанную и расшатанную машину. Тяжелый североуральский участок с его 1230 километрами в осенних условиях оказался не под силу моему заслуженному моторику. Он начал покашливать и сдавать. Ноги у меня одеревенели, глаза остекленели. Ледяные ветры гонят низко нависшие тучи и кое-где уже обледенили машину. По старинной привычке я попробовал беседовать с самим собою: «До аэродрома, Кузьма Кириллыч, не дотянете. Спокойствие! Не дурачься, оставь трассу и сэкономь горючее, приблизься к северным озерам и разыщи что-нибудь похожее на посадочную площадку. От твоего искусства будет зависеть, приземлишься ты или отправишься к праотцам».

Вглядываюсь в знакомую местность, и мысли вереницей проносятся в голове. В когда-то невдалеке отсюда находящемся городишке Золотой Ключик я командовал инженерной ротой, а потом заведовал конструкторским бюро. В этом городишке меня чествовали при получении первого ордена. Помнится, мои юные друзья вместе со мною недоедали и недосыпали – все создавали новые модели. Бывало, обессиленные, свалятся с ног, а потом выспятся и опять за работу. Здесь было так привольно расти моим дочкам Наденьке и Лизоньке!

Но вот вдали что-то заблестело.

Приближаюсь. Да это же не что иное, как чудесное Анненское озеро! Ничто иное в этих местах и не могло бы оказаться. Снижаюсь. Волны беспокойно плещутся, сухие камыши колышутся, шепчутся, что-то назойливо лепечут. Смотришь вниз, и кажется, что на тебя несутся прибрежные скалы и что волны вот-вот докатятся до самолета.

Приземляюсь у линии прибоя. Кругом никого и ничего. Только темно-желтые сухие листья вертятся в сумасшедшей пляске. Позвать кого-нибудь? Попробуйте, крикните! Никто не услышит. Если вы крикнете громче, эхо загрохочет в ущелье. Снежинки вертятся в воздухе, колются, жалят и тотчас же тают на щеках. Но что это? Собачий лай. Сухонький старичок с ружьем. Да это же Аниканыч, знаменитый приисковый лекарь, искусно лечивший от цинги и других нехитрых «старательских» болезней настоем можжевельника.

Не рассчитывал я еще раз ночевать в его избушке. Расспросы. Рассказы. На столе все такое знакомое: старенькая тканая скатерть, деревянные блюда с криво выжженными на них какими-то надписями, тусклые оловянные ложки, каленые кедрышки, сушенная на ветру и печеная рыба, копченая медвежатина, вареный картофель, глиняная кринка с медом, две серебряные чарки, заветная фляжка, всегда наполненная в ожидании желанного гостя.

Василий Дмитриевич Темляков родился в зажиточной семье главного бухгалтера, служившего на чаеразвесочной фабрике Перлова, что на Мясницкой. Был младшим сыном в семье и до пятнадцати лет не задумывался над смыслом жизни, живя в свое удовольствие в одноэтажном домике на замоскворецкой булыжной улице. Он каждое утро вприпрыжку выбегал из дверей подъезда на известняковые плиты короткой дорожки, ведущей к калитке. Ему нравилось, как громко хлопала за его спиной тяжелая пружинная дверь, как испуганно вспархивали воробьи при его появлении. Ему нравилось все в этом мире: небо с белыми облаками, зеленые ветви сирени, влажная земля под ними, тугой весенний запах ее коричневой тьмы. Но не меньше нравился ему и зимний день, когда все ветви маленького садика на задах дома были убраны снегом.

Дом, одетый в желтую штукатурку, казался ему живым существом, с которым ему иногда хотелось даже поговорить. Над четырьмя высокими его окошками белели лепные вставки: гирлянды, сплетенные из лозового листа, виноградных гроздей, яблок, груш. Мезонинчик над зеленой крышей, похожий на скворечник, был непропорционально мал, возвышаясь теремком над домом, над слуховыми его окнами и печными трубами.

В мезонине было холодно зимой, и там никто не жил, но с весны туда переселялся отец, суровый и строгий, не знавший нежности к сыну, а только требовавший от него беспрекословного подчинения. Самым страшным и непонятным словом для маленького Васи было слово «баланс», которого он очень боялся и сразу утихал, если ему, расшалившемуся, грозили пальцем и говорили: «Тише, папа делает баланс…» Этот баланс представлялся мальчику в образе невидимого чудовища, которое часто поселялось в их доме, особенно в конце каждого года, и наводило на всех домочадцев панический страх.

Отец в эти дни, когда в доме жил «баланс», бывал капризен, как тяжело больной человек, и все его боялись, даже мать. Чутье его как будто обострялось в эти дни. Он улавливал за обеденным столом беспокоящие его запахи, если они вдруг вплетались в привычный дух накрытого стола.

(По Г. Семенову)

Вы заметили, что березки стали чище, светлее? Они уже вовсю чистятся, белятся. Вот и сегодня – везде тонкие полоски от бересты, старые семена, сухие веточки. Они и в овражке, и в каждой ямке, и даже на лыжне. А помогает молодиться деревьям ветер. Он срывает с них ветхий ненужный наряд. Вон в лыжне сколько трубочек-берестинок. Я осторожно трогаю одну лыжной палкой, и вот понесло ее легкую, невесомую, понесло в большое поле. Только остался на снегу легкий загадочный след.

Чуть в стороне от тропы привольно раскинулась одинокая старая береза. Чуть солнце, и она бросит свою тень через овраг на пологий склон. Как-то я хотел обвести на снегу ее контуры. Да куда там! Вон сколько у нее кудрей! Нижние ветки опустились до самой земли, и, когда ветер, она их, наверное, полощет и моет в снегу. А сейчас стоит вся в думах, насорила вокруг себя семян-самолетиков. По весне их умчит полая вода. И как знать: где-нибудь вдалеке и задержится маленькое семечко, прорастет, и вымахнет со временем березка – матери под стать. И будут удивляться потом люди: откуда взялась такая красавица, вроде бы и нет тут поблизости берез.