Михаил Филипченко - Сборник диктантов по русскому языку для 5-11 классов

А старая береза-мать тоже чистится, тоже небось хочется и ей еще порадовать людей по весне. А как же!

Березки светлеют, готовятся к весне. И уже праздничнее стало в лесу, уютнее. Оттого и радостно на душе.

Рубин был захвачен. Его темно-карие глаза казались огненными. Большая нечесаная борода была сваляна клочьями, и седой пепел непрерывно куримых трубок и папирос пересыпал бороду, рукава засаленного комбинезона с оторванной пуговицей на обшлаге, стол, ленты, кресло, альбом с образцами.

Рубин переживал сейчас тот загадочный душевный подъем, которого еще не объяснили ученые боги: забыв о печени, о гипертонических болях, освеженным, не испытывая голода, хотя последнее, что он ел, было печенье за именинным столом вчера, Рубин находился в состоянии того духовного реянья, когда острое зрение выхватывает гравинки из песка, когда память готовно отдает все, что отлагалось в ней годами.

Он ни разу не спросил, который час. Он один только раз, по приходе, хотел открыть форточку, чтобы возместить себе недостаток свежего воздуха, но Смолосидов хмуро сказал: «Нельзя! У меня насморк», и Рубин подчинился. Ни разу потом во весь день он не встал, не подошел к окну посмотреть, как рыхлел и серел снег под влажным западным ветром. Он не слышал, как стучался Шикин и как Смолосидов не пустил его. Будто в тумане видел он приходившего и уходившего Ройтмана, не оборачиваясь, что-то цедил ему сквозь зубы. В его сознание не вступило, что звонили на обеденный перерыв, потом снова на работу. Инстинкт зэка, свято чтущего ритуал еды, был едва пробужден в нем встряхиванием за плечи все тем же Ройтманом, показавшим ему на отдельном столике яичницу, вареники со сметаной и компот. Ноздри Рубина вздрогнули. Удивление вытянуло его лицо, но сознание и тут не отразилось на нем. Недоуменно оглядя эту пищу богов, точно пытаясь понять ее назначение, он пересел и стал торопливо есть, не ощущая вкуса, стремясь скорей вернуться к работе.

(По А. Солженицыну)

Он видел ползущую машину, навстречу ей по светлой змейке дороги ползла другая машина, а далеко в стороне от них еле заметно перемещалась третья странная машина, словно окутанная белым облаком, – то орошал поле искусственным дождем усердный механический поливальщик.

Когда машина, тащившая за собой огромный хвост пыли, отъехала от моста, ястреб решил перелететь за синюю широкую черту реки, потому что охота на этом берегу была испорчена. Но тут, вздумав, видимо, воспользоваться пыльным облаком, от норки к дороге и стремглав через нее пронесся суслик, устремляясь к воде. И ястреб, тесно прижав к бокам крылья и прямо установив хвост, стрелою пошел вниз. Суслик, так и не добежав до воды, метнулся назад, вновь к дороге и через нее по направлению к норке, однако было уже поздно. И чувствуя, что пропал, погиб, суслик отчаянно запищал, опрокинулся на спину и замер с оскаленной пастью. Мгновение спустя все было кончено для него, он вздрагивал всем тельцем, еще живой, и кусал грубую лапу птицы, сдавившую его со страшной силой.

Тяжело, сильно маша крыльями, задевая концами их землю, отчего взметывалась по обеим его сторонам степная пыль, ястреб низко полетел сначала вдоль дороги, затем свернул в сторону, к воде, и вскоре опустился на большой плоский камень у берега. Вяло разбросав крылья, зажав в когтях добычу, он сидел, не глядя на нее, и раздумывал, не грозит ли ему опасность с той стороны, где недавно находилась машина. И решив, что людям не до него, он спокойно принялся разрывать и глотать пищу.

(По А. Киму)

Много сотен верст нужно лететь птицам со своих зимних становищ на родину. Иным придется сделать чуть ли не тысячекилометровый перелет. Сколько приключений и опасностей, сколько превратностей встретится им на пути! Чего только не испытывает в течение такого полета маленькое существо весом около двадцати-двадцати пяти граммов. Право, нет сердца у стрелков, не жалеющих птицу и тогда, когда, обессилевшая после трудного перелета, повинуясь ничем не победимому зову природы, она стремится в то место, где впервые увидела солнечный свет.

У животных много своей, таинственной, непонятной людям мудрости. Птицы особенно чутки к переменам погоды и задолго предугадывают их, но зачастую бывает так, что перелетных странников застигает посреди моря внезапный ураган, нередко со снегом. До берегов далеко, а силы ослаблены и кругом расстилается безбрежное море. И тогда погибает едва ли не вся стая, за исключением наиболее сильных.

Счастье для птиц, если нежданно-негаданно встретится им в эти минуты морское судно. Невзирая на опасность, целыми тучами опускаются нежданные и незваные гости на палубу, на борта, на снасти, и странным кажется корабль, обвешанный живыми гирляндами птиц. И суровые моряки, никогда не обидевшие их, не оскорбившие их трепетной доверчивости, спасают им жизнь. Ибо говорится в прекрасном морском поверье, что неизбежно несчастье для того корабля, на котором была убита птица, просившая приюта.

Небезопасным для птиц бывает не что иное, как прибрежный маяк. Измученные перелетом, отяжелевшие от морской влаги птицы, пренебрегая опасностью, стремятся туда, куда их обманчиво влечет едва брезжащий свет маяка, и на лету разбиваются грудью о толстое стекло и камень галерей. Но опытный вожак, взяв заранее другое направление, всегда предотвратит почти неизбежное несчастье.

Перекрытия ярусов рухнули – где целиком, где частично, – наверное, от взрыва, уничтожившего все другие строения, и тьма, тронутая изнемогающим в закате светом, возносилась под худой купол, в который заглядывали еще не различимые снаружи звезды. Пахло сырым камнем, плесенью, илом, отложившимся на стенах, застойной водой и еще чем-то – птичьим пометом, спертым духом животного существования и занесенной людьми нечистоты.

Сергеев задел весло – звук, круглый, гулкий, похожий на глоток, не исчерпался в себе самом, обрел протяженное существование в одетой камнем тьме. Он отскочил… Когда-то Сергеев любил игру эха, а к старости нарочитые эффекты природы стали раздражать. Сергеев затих в лодке, не прикасаясь к веслам и удерживаясь от всяких движений. Это подарило тишину, и стало хорошо.

Вверху, где звезды, послышался слабый вздох. Затем повторился с легким отзвоном. Вновь долгий нежный стон, истончаясь, стек к воде и поглотился ею. Тут не было даже милой игры – проникающая печаль, музыка сфер, подхваченная необыкновенным инструментом – флейтой-колокольней.

И это оказалось лишь вступлением к долгой песне без слов, которую завел, чтобы исполнить до конца, ночной ветер на каменной дудке. С силой проталкиваясь в ее звучащее тело, он рождал протяжные, редкой нежности и красоты звуки, изредка искажавшиеся захлебным воем в куполе – взвинтилось и вдруг сразу оборвалось. И вновь льется мелодичная жалоба, похожая на щемящую ноту юродивого Николки в железной шапке. Сравнение пришло много позже, когда Сергеев вернулся домой и, ворочаясь без сна, силился понять, что напоминали ему преображенные сетования ветра.