Олег Колосовский - Литература. XXI век. К вопросу о стандарте среднего общего образования по литературе

Пушкина в России любят все, но лишь единицам – Тютчеву, Достоевскому – удалось ясно сказать, за что. И Солженицын сказал свое слово. Казалось бы, что нового можно добавить к «пушкиниане»? Солженицын сделал это блестяще в статье «Колеблет твой треножник». Фрагменты из нее надо бы включить в хрестоматию.

Приведу один факт из биографии писателя. Для меня он момент истины. Во времена гонений на него он приехал в Москву в редакцию «Нового мира». Там должны были решать, печатать ли «Один день Ивана Денисовича» Так вот, идя в редакцию с вокзала, Солженицын завернул к памятнику Пушкину, постоял, как бы помолился: «Отчасти поддержки просил, отчасти обещал, что путь свой знаю. Не ошибусь» [16].

Его в полной мере могли бы оценить писатели одной с ним величины – Толстой, Достоевский. Современники отозвались как могли.

О чем вам беспокоиться, вы уже поставили себя на второе место после Толстого.

Солженицын – великий писатель.

Солженицын – величайший писатель современности.

Солженицын – тот народный писатель, какого, может быть, еще никогда не было в столь народной русской литературе: ему ведь пришлось восстанавливать само понятие «народ», уже пошатнувшееся к этому времени.

Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан СССР.

«Один день…» – редчайшее произведение, к которому применимы слова Короленко: «…жизненная правда в нем действует так, как будто человек шел ничего не ожидая… вдруг выскочил кто-то и так гвозданул по голове, что бедняга присел». Вот и Солженицын гвозданул. Дело в том, что доклад Хрущева на XXII съезде партии о культе личности Сталина был полуправдой. Нужна была настоящая правда о тщательно скрываемой стороне сталинизма – массовых репрессиях и ГУЛАГе. Ее дал Солженицын. Рассказ опубликован в 1962 г.

Автор неявно обращается к читателям: Вы не знали ничего о ГУЛАГе? Не знали или не хотели знать? Боялись этой темы? А если ваш невинный родственник попадал туда, то думали, что по ошибке? Так вот нате, читайте правду!

Мне скажут, что пафос правды недолго будоражит умы современников и рассказ в XXI в. не актуален. Я отвечу, что «Иван Денисович» будет всегда интересен читателям в первую очередь как высокохудожественное произведение. Это качество оценил К. Чуковский: «Иван Денисович» поразил меня своей могучей поэтической (а не публицистической) силой. И такая власть над материалом, и такой абсолютный вкус!» Осмелюсь к суждению мэтра добавить два замечания. Одной из художественных особенностей произведения является время . Читатель живет по часам Шухова. Возникает эффект достоверности. Это сильный прием. Есть «ритмичные» произведения, которые можно «переложить» на музыку: «Тамань», «Песня про царя Ивана Васильевича…», «Записки охотника» и, конечно, «Один день Ивана Денисовича».

Утро. Солнце не взошло. Бараки в голой степи, окруженные колючей проволокой – лагерь. Мороз, ветер. Часовые на вышках в тулупах. Безлюдно, тихо. Звучит удар молотка о рельс – подъем. Зэки в бараке просыпаются, одеваются, гадают, куда погонят на работу, велик ли мороз.

Шухов, ладный мужичок, проснулся. Его знобит, ему неможется. Торопится до столовой успеть в медпункт, надеясь, что освободят от работы на морозе. Не вышло. Читателя «зацепило». Он сочувствует Шухову. Он удивлен лагерными порядками, узнав, что больному зэку урезают без того скудное питание. Пайка хлеба – стимул «вкалывать» и не болеть. Шоковое начало рассказа порождает сильное желание читателя узнать, кто же эти зэки и за какие преступления «сидят». И действительно, кто они?

Это описание кладки стены на стройке – образ артельного труда. Есть дирижер – бригадир. Есть солисты – мастера Шухов и Кильдигис, есть рядовые работники.

Строители постепенно нашли общий ритм. Кладка пошла азартно. Каменщики покрикивают подносчикам: «Давай! Давай еще!». Работа началась по принуждению, а продолжается в охотку. Шухов, хотя и устал, шутит: «Жаль, что день короткий, гадство такое!». Бригадир Тюрин в ответ улыбается. Слышится удар молотка по рельсу. Конец рабочего дня. Бригада уходит. Шухов задерживается на минуту, смотрит на качество кладки и гордится своей работой – «глаз ватерпас». А еще рад, что превозмог болезнь.

Судьба Шухова типична: воевал, в 1941 г. попал в плен, бежал. Его обвинили в предательстве и дали 10 лет лагерей. Шухов рядовой солдат, рядовой зэк, но он – тип и этим интересен. Интересен более, чем Каратаев, хотя он дальняя родня толстовскому герою.

Вспомним образы крестьян в русской прозе. В «Капитанской дочке» крестьяне – кровавые бунтовщики. Гоголь изобразил мужиков как зевающих бездельников на завалинке (это реальных, а не торгуемых). Тургенев сделал благородную попытку… Каратаев у Толстого стихиен и недоразвит. В «Мужиках» Чехов собрал все человеческие пороки, чем вызвал осуждение писательского сообщества. Г. Мелехов – первый полноценный образ крестьянина. Но это особый случай – он казак. Пастернак в «Докторе Живаго» изобразил крестьян дремучими и жестокосердными по контрасту с духовными интеллигентами.

Солженицын – первый писатель, кто дал образ мужика с любовью и глубиной. Он открыл эту важнейшую тему. Позже ее развили Белов, Абрамов, Распутин…

История показывает, что писатель, одаренный чувством благородства, в принципе не может изобразить человека из низшего сословия – низким именно в силу происхождения. Этим качеством обладали Пушкин, Тургенев, Некрасов… и Солженицын. Напротив, некоторые писатели подавляли в себе чувство превосходства лишь по причине воспитанности, но оно иногда становилось явным. Такое случалось с Гоголем, Чеховым, Буниным, Пастернаком, Булгаковым.

Вот контрпример. В «Саге» Д. Голсуорси есть такой эпизод. Представители буржуазной элиты, с сочувствием обсуждают стойкость безработных из простонародья, и один из них говорит: «Я, пожалуй, начинаю гордиться, что я англичанин». В русской литературе я не нашел подобного. Это досадно.

Шухов – образ страдательный. Он подчиняется обстоятельствам. Но он – не страдалец, а стоик, гнется, но не ломится. Спасибо Солженицыну за образы стоиков, победивших смерть (Шухов, Костоглотов, их много в «Архипелаге»). А то повелось в русской литературе, что герои гибнут.