Array Журнал «Аконит» - АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

— Нет-нет, кофе вполне подойдёт.

Луна была потрясающая. Розовая, голубая, пепельная, с опаловыми кратерами — словно следами колоссальных мыльных пузырей. В шершаво-пористом покрывале. С тёмно-фиолетовыми пигментными пятнами. Похожая то на пенисто пригоревшую сковороду, то меловой сетью радиальных полос на созревший арбуз с множеством «пупков».

Возле окна растопырился крупный, как бочонок, телескоп, рефлектор Ньютона.

Елена подошла к нему. За диваном после поворота стены виднелась ещё одна комната. Там широко, вальяжно расположилась барабанная установка. На стойках, словно в плоских креслах, несколько электрогитар. Посередине — гладко причёсанный щёголь-микрофон. Это интересовало её больше всего.

— Репетиционное отделение, — Роджер передал ей миниатюрную чашечку и присел на диван, положив свободную руку на спинку. — Удивительно, — он сделал глоток, — когда-то я думал, что все эти кратеры просто выдумка. А когда впервые посмотрел в телескоп, не поверил. Настолько они графически отчётливые, как будто специально нарисованы. Для тех, кто смотрит с Земли. Дразнит, не правда ли?

Елена сделал компромиссный кивок и демонстративно посмотрела на инструменты.

— Знакомьтесь. Это мои ассистенты, — он прошёл в комнату. — В последнее время нечасто сюда заглядываю. Вы ведь по поводу этого? — Роджер посмотрел на фото.

— Отчасти. Я из биографического журнала. Поэтому меня интересует всё.

— Я-то думал, вам нужна только моя новая исследовательская программа, — сказал он сдержанно, поставив кофе на подоконник, перебрался за барабан и, взяв палочки, стал настукивать забавный ритм.

Елена сразу оживилась.

— Даже не знаю, с чего начать, — он разогревался, делая дроби и сбивки, останавливался, настраивал, подкручивал пластики. Потом нашёл игривый ритм вразвалочку, ироничный, — походка враскачку, — и стал говорить под него. Размеривая дыхание, словно на ходу. — Можно начать с наводящих вопросов.

— Расскажите, с чего всё началось?

— Знаете, я провёл столько интервью… по поводу того, «с чего всё началось»… вы же, честное слово, читали про это мильон раз…

— Верно… — Елена сделала поворот, тоже ставя чашку на подоконник, и судорожно, молниеносно перебирая в голове темы и подходы. — В одном из них вы даже говорите, что музыка для вас — не главное.

— Вот именно, вот именно… мои эксперименты, моя музыка… закончилась на альбоме «Дофамин»…

— Это самый лучший, самый потрясающий ваш альбом! Расскажите, как сформировались…

— Чёрт возьми! — Роджер швырнул палочки, выскочил из-за установки. — Вы что, одна из тех дурочек, которые тащатся от волосатых музыкантов?! Вы пришли, чтобы воткнуть очередную писульку в какой-нибудь туалетный журнал? Идите к чёрту, в таком случае… — он допил кофе, подобрал палочки и, осторожно поправляя, уложил их на диаметр чувствительного пластика. — Извините, сеанс окончен. До свидания.

Елена, нервно отвернувшись, пряча лицо, вытянув, скривив губы, пошла к двери.

— Извините ещё раз, — Роджер вздохнул. Хлопнул по карману, достал сигареты. — Вы знаете, что такое апофения?

— Нет, не знаю, — Елена удивлённо остановилась, рассеянно размышляя, повернуться и начать интервью заново или уйти. Выглядеть «дурочкой, которая тащится от волосатых музыкантов», ей не хотелось. Сносить нервные вспышки избалованной рок-звезды — это, пожалуй, совсем не её работа. — Вы тоже меня извините, Роджер… я не знаю, как там вас на самом деле зовут… Я плохо знакома с музыкой, — достала из сумочки книгу. — Вот ваша авторизованная биография. По-моему, не очень. — Елена повернулась, иронично посмотрела. — Я вообще-то, скорее, научный сотрудник. Мне сказали, мол, он сам всё, что нужно, расскажет.

— Хорошо-хорошо, простите меня, — примиряюще сказал он, прикоснулся к её рукаву. — Присаживайтесь, пожалуйста.

— Скажите, что такое эта ваша апофа… апофе…

— Апофения… это когда игре случайных совпадений придаётся целенаправленный смысл… у меня так постоянно… А вы давно в журнале?

— Вторую неделю, — выдохнула напряжённо Елена, присела.

— Тогда всё правильно. Начнём сначала.

Вначале ничего не было. Потом в Ничто взорвалось Извне. И стало Здесь. Чего тут непонятного? Об этом написано во всех самоновейших учебниках по астрономии. Когда в до-нашии дни была свобода недомыслия, учёные-фантасты ещё придумывали новые теории. Целое меню теорий предоставлялось тем, кто сам не мог выдумать, откуда же и отчего произошла Вселенная. До этого главенствовало представление о Большом Взрыве Мозга. А ещё до этого — что наша Вселенная существует специально в противовес другой, идеальной, симметричной и прекрасной, к тому же — абсолютно стерильной, уравновешивая её своим несовершенством, хаосом и непредсказуемостью. Главным космогоническим доказательством было то, что, пытаясь заглянуть в будущее, всё равно видишь настоящее.

Проработав с самой юности «покорителем бытия», Терлень ещё не оставлял надежду открыть что-нибудь новое, действительно огромное. Себя он считал странным и загадочным даже по местным меркам. Всё человеческое, думал он, есть интуитивное. Это нисколько не противоречило официальной человеческой доктрине, согласно которой мышление в ходе познания должно было двигаться исключительно метафорическим путём, случайно и по наитию. Интуитивная наука. Вообразительное искусство. Загадочная эволюция, учившая, что разные типы людей произошли от разных видов животных, птиц, рыб и насекомых. Основной её принцип — удачная неожиданность. Местная логика безупречно доказывала, что всё — именно такое, каким кажется. Даже если абсурдно. А преподаватели-роботы, интегрировавшие в себе все самые лучшие черты великих исторических деятелей, ничему конкретному не учили, но бережно прививали только принцип самостоятельного мышления, фантазирования и придумывания.

О себе Терлень был того мнения, что ещё в детстве сошёл сума и имел различные расстройства личности на почве гениальности. Что он человек подсознательный, сиюсекундный. Что он чокнутоватый, да к тому ещё и сумасшедший. И сумасшедший вполне, чтобы изменить мир. Во время посещения лекций по принципам синхронного мышления и даже когда предавался числовым галлюцинациям, он вспоминал о свой подружке, девушке совершенно необыкновенной. У неё были отлично, прекрасно артикулированные части тела. Членораздельная женщина! Если у других девушек груди были мелкие, то её груди — как необитаемые острова. Перлово-белые зубы. Целомудрено голубой цвет глаз. На лице по два щекастых пирожка, между которыми кротко приючивался дефис рта. В общем, она была по-настоящему плодородной женщиной. Хотя и вела себя, как стыдливая нехочуха.