Array Журнал «Аконит» - АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

Именно тогда его ноздрей коснулся новый запах, запах гнили и распада. Он осторожно двинулся вперёд, внимательно глядя перед собой, и вскоре обнаружил то, что осталось от Вебера. Джерри Мартин резко отвёл взгляд в сторону, но его снова потянуло взглянуть на то, что когда-то было Вебером, зрелище, которое так боялся увидеть Карни. Он смотрел на гниющее тело, лежавшее недалеко от его ног, наполовину покрытое зелёной слизью джунглей, которая, однако, не могла скрыть совершенно неузнаваемое лицо человека, плоть которого слезла с коричневых костей.

Стоя в нерешительности, Джерри Мартин подумал о страхе, который Вебер навёл на Билла Карни своей безумной болтовнёй о «красных руках». Что он мог иметь в виду? «Не забудь о красных руках». Сущая бессмыслица. Это было предупреждение или угроза? В нетерпении он перелез через низкую поросль, окружавшую место, где лежали тело и наполовину закопанный в землю ящик. Он сразу отметил, что ящик будто и не пытались закапывать вовсе, просто бросив его в топкое место.

Затем он внезапно ощутил на коже руки острое жгучее покалывание. Он подумал, что это какое-то насекомое, но когда осмотрел руку, не смог найти ни единого следа укуса — и тут же вспомнил, что не видел здесь ни насекомых, ни птиц. Он вновь взглянул на свою руку и громко закричал. На его плоти виднелся чётко очерченный, быстро набухающий и увеличивающийся ярко-красный след — след от руки, как будто кто-то схватил его за предплечье и сжал так сильно, что кровь прилила к этому месту, воспроизведя отпечаток ладони и пальцев. Но Джерри знал, что не было никакой руки, что не могло быть никакой руки, потому что Вебер лежал перед ним и не двигался, и никогда уже не будет двигаться снова.

Забыв обо всём, он бросился вперёд и снова почувствовал острую жгучую боль — сначала на одной руке, затем на другой, а после, сквозь тонкую рубашку, на спине. Боль внезапно стала нарастать, сводя с ума, расползаясь по его рукам, добираясь до плеч и выше. Джерри Мартин застыл, словно человек, оказавшийся в объятьях смерти, его глаза вылезли из орбит, он смотрел прямо перед собой — смотрел на странные зелёные лозы, окружавшие его.

Они двигались, медленно колебались взад и вперёд, всё ближе и ближе подбираясь к нему. Его глаза отыскали листья, которые коснулись его, листья, похожие на человеческие руки — на нижней стороне их были видны капли крови — его крови! Стоя среди них, он чувствовал медленный и ужасный паралич, проникающий в его конечности и двигающийся вверх, прямо к сердцу.

Он начал слегка покачиваться, в такт трепещущим вокруг него растениям; затем он рухнул посреди листьев, чувствуя, как они сжимаются вокруг него.

Теперь он вспомнил слова Вебера: «И не забудь о красных руках!»

Мгновение он лежал неподвижно, затем изо всех сил попытался перевернуться на спину, и после казавшейся бесконечной агонии он сделал это, чувствуя, что его ноги полностью лишены сил, и паралич медленно подползает к сердцу. Со всех сторон ветви растений склонялись к нему.

Огромный, похожий на веер лист опустился сверху и завис над его лицом; затем он коварно приблизился, полностью скрыв лицо человека; его эластичная поверхность ощутимо вздрогнула — и он снова отстранился.

Джерри Мартин открыл рот, но не издал ни звука. Его лицо мерцало огромным красным пятном посреди чёрного болота; его глаза медленно закатывались вверх, вверх, пока не остались только белки, незряче уставившиеся на бледно-голубое небо над тихими джунглями.

Культуре Японии свойственны метаморфичность и химеричность. Во многом это обусловлено религиозными воззрениями — взаимопроникновением национального синтоизма и пришедшего из Китая буддизма. Потому и представления о сверхъестественном, надмирном, прошедшие через призму этого религиозного синкретизма, разительно отличны от таковых у западного мира.

Сверхъестественный мир Японии, помимо великого множества богов и своеобразных элементальных сущностей, населяют призраки — но это не только и не столько неупокоенные души, но самые настоящие химеры. Метаморфозы — вот их суть; они проявляют себя в иррациональных модификациях привычных форм, нарушают естественный ход вещей. Химерической трансформации подвергается кто и что угодно — старые и сломанные предметы, животные, эмоции, умершие люди и т. п. Классификация таких созданий очень запутана, но среди них можно встретить как относительно безобидных, так и представляющих опасность для человека. И все они проходят процессы химеризации. Абуми-гути появляются из стремени павшего на поле боя конного воина. Дзюбоккко является деревом, выросшим на поле боя и вскормленным кровью. Бакэ-кудзира — скелет кита, сопровождаемый чуждыми птицами и рыбами. Нуппеппо — комок гниющего мяса с человеческими чертами, бесцельно бродящий по миру.

Японские истории о сверхъестественном называются кайдан. Химеры в них, наравне с иными сверхъестественными существами, вторгаются в мир смертных — движимые местью, похотью, желанием навредить — или просто затем, чтобы внести в рациональный уклад мира иррациональность. Характерной особенностью таких историй является концепция кармы и воздаяния — того, что представитель западного мира может назвать фатализмом, злым роком и неотвратимостью. К кайдану обращались многие японские писатели.

Неудивительно, что на такой благодатной почве в Японии смогла взрасти и химерная проза — в конце концов, любая территориальная школа классического химеризма — в отличие от нового химеризма — детища постмодерна — развивается из мифов и легенд народов, населяющих ту или иную территорию, умножаясь на местный колорит. В нашем случае последним выступает японская иррациональность. Потому мы можем наблюдать разнообразные проявления химер у японских авторов — от «Человека-кресла» Эдогавы Рампо и «Города кошек» Хагивара Сакутаро до «Зелёного зверя» Харуки Мураками и «Спирали» Дзюндзи Ито.

Но величайшим японским химеристом был и остаётся Рюноскэ Акутагава. Рождённый в час, день, месяц и год Дракона, испытавший на себе в пору детства и юности незримое влияние fin de siècle , он имел сложную судьбу. Безумие его матери, всю недолгую жизнь довлевшее над ним, галлюцинации, видения… Нельзя исключать, что тяжёлые жизненные условия во многом определили его предрасположенность к химерной прозе (как и у многих других химеристов). В тридцать пять лет он покончил с собой, приняв смертельную дозу веронала — и вплоть до последнего вздоха продолжал работать. Почему он совершил это — неизвестно до сих пор. Тяжкий груз безумия матери, беспричинная депрессия, называемая им «смутным беспокойством», постоянная рефлексия и страх за будущее японской литературы — множество версий, но правды узнать не дано никому. Разве что мы призовём его дух к ответу, как дух Канадзава Такэхиро из рассказа «В чаще».