Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1998 № 04 (850)

Он выбил гимназистке один глаз, обжег другой. Ее увезли в больницу. Несколько дней она оставалась без сознания. Глаз спасти не удалось, к тому же от природы она была близорука. Бедный студент пытался покончить с собой, ему помешали. Когда мама стала поправляться, он Пришел в больницу, просил прощения и сделал ей предложение. Но был отвергнут. (Пути же Господни неисповедимы: через 25 лет мама вышла за него замуж. Иван Константинович Штарев стал моим отчимом.)

А в ту пору сердце мамы принадлежало Гавришу Степанишеву, моему будущему отцу. Родом он был из тех же мест, его село называлось Свинуха. В шестнадцать лет с пятью рублями и новым лоскутным одеялом отец ушел из дома, его тянула жажда знаний.

Сдал экзамены на аттестат зрелости и поступил на юридический факультет Университета имени Шакявского; в 1914-м семья переехала в Москву. К тому времени мне было четыре месяца.

Университет, где учился отец, был учрежден как частное и бесплатное учебное заведение для неимущей интеллигенции. Помещался он на Миусской площади в здании, которое потом заняла Высшая партшкола. Наша квартира находилась где-то рядом. Возможно, поэтому в доме постоянно бывали студенты. Среди них и Сергей Есенин, который в то время тоже учился в этом университете. Мама говорила, что он был молоденький (18-19-летний), красивый, ласковый и очень восторженный. Иногда он брал меня на руки и таскал по университету; в год я уже свободно болтала, и Есенин показывал меня как маленькое чудо, называя своей «невестой».

Мой отец состоял в партии эсеров. Нередко студенческие партийные собрания проходили у нас на квартире. Однажды во время собрания, на котором присутствовал почему-то и Есенин, нагрянула полиция. Оказалось, среди студентов был провокатор.

Есенин вовремя выбежал черным ходом и чуть не по крышам успел скрыться. Арестовали 26 человек. В том числе, конечно, папу, а также маму, как содержательницу конспиративной квартиры. Оставлять меня было не с кем, взяли в тюрьму и меня. Пала сидел в Таганке, а женщин определили в тюрьму для привилегированных, в Малом Левшинском переулке, где теперь помещается Институт судебной психиатрии.

Была осень 1914 года. Шла война с Германией. В этой тюрьме сидело много немцев- заложников. Они в основном были владельцами различных фабрик, заводов, крупных магазинов. Сидели в хороших условиях, тюремную пищу не употребляли, им все приносили из дома. Узнав, что в тюрьме ребенок, они попросили администрацию, чтобы меня пускали к ним. Они даже стали выписывать для меня из дома питание. Мне доставляли фрукты, лакомства...

Мама рассказывала, что это происходило следующим образом: утром меня умывали, одевали, и латышка, которая сидела вместе с нами, говорила: «Ну, Зинаида, отправляйся на промысел. Мы есть хотим». Привратник выпускал меня, брал корзину и шел со мной по камерам. Как-то, по-видимому, я развлекала немцев. Через некоторое время я возвращалась, а привратник едва доносил за мной корзину с едой. Хватало не только мне, но и всем шести женщинам в камере. Немцы, по- видимому, их и имели в виду, накладывая корзину до верха.

За несколько месяцев до Октября папа купил для своего Кредитного союза (он был председателем правления) дом № 10 по Тверскому бульвару (позднее там разместилось ТАСС). Дом этот принадлежал царской портнихе Ламоновой, впоследствии она стала художником по костюмам в Художественном театре.

Когда революция победила и по городу ходили толпы с лозунгами, мама специально водила меня по улицам, чтобы я запомнила это историческое событие. Но этого-то я и не помню.

Отчетливое и более-менее последовательное воспоминание относится к 1918 году. Мама со мной и младшей сестрой Люсенькой уехала из голодной Москвы на родину папы. Но оказалось, в районе Свинухи шла Гражданская война, и мы попали в зону военных действий. Село переходило из рук в руки: от белых к красным, от красных к зеленым. Население устало от постоянных боев и табором двинулось в степь. Дяди положили на телеги постели, на них — детей, нашу бабушку, прихватили съестное и несколько связанных свиней- К телегам привязали за рога коров, а следом шли овцы и собаки. Путь держали туда, где не было боя. Здесь останавливались. В жаркий полдень распрягали лошадей, отвязывали коров и пускали пастись. Вечером разжигали костры, доили коров, варили кулеш. Если слышалось приближение боя, снимались с места и ехали дальше.

Через некоторое время после нашего кочевья в Свинуху приехал папа.

Однажды с родственниками мы отправились в соседнее село, а папа остался лома. Когда мы возвращались и на закате дня въехали в небольшой лесок, навстречу нам два красноармейца вели местного священника отца Александра. Первая увидела их и все поняла тетка Семеновна:

— Малушки мои! Никак нашего батюшку ведут расстреливать!

Дядя остановил лошадь. Все сошли с телеги и подошли под благословение. Простились с батюшкой, поцеловались, он перекрестил нас. Его повели дальше, в лесок, а мы поехали своей дорогой. Через некоторое время раздался выстрел. Мы перекрестились.

Когда слышишь выстрел боя, страшно, но этот... Этот был прицельный, безусловно убивший человека, которого три минуты назад мы видели живым и здоровым, который погладил нас, детей, по головкам, поцеловал и благословил на дальнейшую жизнь.

Много лет спустя от дочери отца Александра, Марии Александровны, которая была в те годы учительницей в Свинухе, я узнала, что наутро она уговорила одного мужика, поехала с ним в лес, нашла тело отца, привезла его в Свинуху и тайно, ночью, похоронила на кладбище.

Когда мы приехали в село, то узнали следующее: красные объявили, что будут расстреливать всю деревенскую интеллигенцию, то есть учителя школы, священника и моего отца. Но народ предупредил всех троих. Папа и учитель бежали. А отец Александр сказал, что сан обязывает его принять ту участь, которую послал ему Бог.

Вечером к нам в дом пришел Кузьмич — местный большевик. Кричал, грозился, ругал маму и папиных братьев за то, что они помогли папе бежать. Произвел обыск, обнаружил папино пальто и решил именем революции его реквизировать. Тут же надел его на себя. Но папа был высокий и худой, а Кузьмич маленький и толстый. Когда он расправил плечи, рукава у пальто по шву распоролись. Из швов вылезла белая материя. Это не смутило Кузьмича, он так и ушел в папином пальто.

Война в тех местах к зиме кончилась. Установилась Советская власть. А Москва голодала, и папа писал маме, чтобы она с детьми жила в Свинухе как можно дольше.

Как все мужчины, папа хотел иметь сына, но первой родилась я. Когда ждали второго ребенка, сына хотели уже все, но родилась Люсенька. А когда должен был родиться третий, никто не сомневался, что будет мальчик, но родилась опять девочка — Наталья, Талечка. Папа писал маме записку: «Чтобы это безобразие было в последний раз». Оно и было последним. Когда Талечке исполнилось 15 дней, папа умер от испанки.