Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1998 № 04 (850)

Жили мы все, как я уже сказала, бедно. До получки почти никто недотягивал, постоянно перехватывали друг у друга деньги. Не хватало и Соньке. Она шла к кому-нибудь из жильцов, приходила и к маме.

— Екатерина Трофимовна! Дайте трешницу Кока через два дня получит, и я сразу отдам.

— Соня, пятерка осталась, а получка не скоро.

— Ну, Екатерина Трофимовна, Петеньке молочка не на что купить.

Устоять было невозможно, и мама отдавала последнее. Но проходили и два дня, и четыре, и больше... Соня и не думала отдавать, а когда напоминали, кричала:

—Ах, ты сволочь! Сначала даешь, а потом обратно просишь. Кто тебя просил давать? Откуда я тебе возьму?

— Соня, ты же на два дня брала, а прошла неделя.

-Ну и что? Я запрещаю тебе давать, когда опять буду просить.

Как из-под земли вырастала Викентьевна:

— Правильно, Сонечка, правильно! Мало они твоей кровушки попили? Мало на твоей спине поездили? Буржуи недорезанные! Ни за что не отдавай!

Перед следующей получкой все повторялось снова с кем-нибудь другим из соседей.

Сам Тройченко время от времени устраивал проверку документов. говорил, что он красный партизан и член партии, а мы все были беспартийные.

Заранее объявлялось, что, например, завтра, в семь часов вечера — проверка документов. Тройченко усаживался в коридоре, а мы выстраивались к нему в очередь, держа бумажки, которые могли удостоверить нашу благонадежность (паспортов тогда еще не было). Он брезгливо брал их, внимательно изучал, придирался к неясным штампам, печатям, неразборчивым подписям, записывал что-то в записную книжку и грозил проверкой. Мы стояли с поджатыми хвостами, и у каждого замирало сердце, когда Тройченко останавливал подозрительный взгляд на какой-нибудь букве.

Просыпались Тройченки в шесть часов утра и начинали петь революционные песни. Одна из любимых и часто исполняемых была «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Пели ее так:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Наша сила, наша воля, наша власть!

Наша власть!

Наша власть!

Наша власть!

Наша власть!

Повторения могли продолжаться несколько минут.

В бой последний, как на праздник собирайтесь.

Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть!

Должен пасть!

Должен пасть!

Должен пасть!

Должен пасть!

В «Интернационале» делались следующие ударения:

Весь мир насилья мы разрушим, до основанья...

До основанья...

До основанья....

До основанья...

До основанья...

Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,

Отвоевать свое добро...

Свое добро...

Свое добро...

Свое добро...

Пели с подтекстом, вызывающе громко, с явным намерением спровоцировать скандал.

Их кладовка находилась между нашей комнатой и комнатой Богачевых, к которым приехала еще одна сестра, Феша, психически больная, с мальчиком Вадиком. Мы, естественно, говорили Тройченкам: нельзя же с шести утра полным голосом распевать.

— А мы не поем. Мы так молимся. Это наша коммунистическая молитва. Если вам не нравится, значит вы враги коммунизма. Ваше буржуйское нутро не принимает революционных песен.

Что можно было ответить?..

В это время вышли плакаты с шестью условиями Сталина и его портретами. Тройченко откуда-то приволок штук двенадцать-пятнадцать и развесил по всей квартире. Однажды к нам пришла близкий друг нашей семьи — Мария Александровна. Увидев в коридоре такой богатый «иконостас», она удивилась. Мы сказали, что это не все, у нас даже в уборной — портрет. М.А., любившая посмеяться, немедленно пошла посмотреть. Выйдя, крикнула маме на кухню: «Катя! Кто это додумался Сталина в сортир повесить? Что за издевательство над великим вождем!» Тройченки знали, что М.А. — родная тетка Свердлова, и поэтому непосредственной реакции не последовало, но ночью портрет Сталина из уборной был изъят.

Когда Петенька капризничал, Сонька брала его на руки, выходила в коридор, давала палку и говорила: «Петенька! А ну дай Сталину по морде!» Петенька изо всех слабеньких силенок лупил по плакату. Тройченки молчали: «истинная пролетарка» могла развлекать своего ребенка, как хотела.

Если кто-либо из нас заходил в комнату соседей, тут же у двери возникала Викентьевна: «A-а! Заговоры! Застенки устраиваете!» Что она имела в виду под «застенками», никто понять не мог, но становилось страшно. Если же соседи встречались на кухне и шепотом перекидывались несколькими словами, она вопила: «Вражеский заговор!» — и все разбегались.

Бывало, жильцы уж очень возмущались — значит, по разумению Тройченки, выходили из повиновения, тогда он объявлял проверку документов. И завтра опять ставились столик, табуретка, на ней, как всегда, Тройченко, а мы выстраивались в очередь.

Психически больная сестра Богачевых Феша тоже давала знать о себе. Тихая, забитая между приступами безумия, но когда на нее накатывало... Она хватала топор или утюг и носилась за жильцами. Мы разбегались по комнатам, запирались на ключ, задвигали дверь шкафом и сидели, стуча зубами. Телефона в квартире не было, вызвать «скорую» не могли. Тогда кто-нибудь из соседей, кто жил ближе к входной двери, выскакивал наружу и вызывал по автомату «скорую психиатрическую помощь». Фешу увозили на несколько месяцев, потом она возвращалась тихая, виноватая, но через какое-то время все повторялось сначала.

Жить в квартире стало не только невыносимо, но и опасно, и мама начала заниматься обменом.

Усилия мамы долго оставались безуспешными. Но однажды знакомая сказала, что в ее квартире развелись соседи-супруги, и муж хочет менять свою комнату, чтобы уехать от бывшей жены.

Человек, с которым нам предстояло меняться, Михаил Иванович, стоит того, чтобы рассказать о нем подробнее. Еще до революции он получил инженерное образование, но работал по коммерческой линии — вел торговлю золотом. Имел всегда большие деньги и жил на широкую ногу. Любил иногда кутнуть, для чего снимал ресторан у «Яра», нанимал цыган и «гулял» по несколько суток.

При советской власти он стал работать по специальности — инженером, и превратился в рядового советского служащего. Однако держался всегда независимо. Он был небольшого роста, довольно тщедушный. Одна нога у него, после какой-то травмы, не гнулась и была изогнута колесом. Он сильно хромал, но несмотря на все это обладал большой физической силой: как-то при ссоре с женой разворотил старинную кафельную плиту в кухне, а в другой раз — согнул металлические перила на черной лестнице.