Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1998 № 04 (850)

Следовало объяснить Михаилу Ивановичу, почему мы меняем лучшую комнату на худшую. Сказать правду — можно вспугнуть, и мама, не вдаваясь в подробности, пошла на полуправду. Хотим уехать от скандалов. На это М.И. спокойно ответил, что скандалов не боится, так как всегда найдет способ их пресечь.

Осенью 1932 года мы переехали в Малый Каретный переулок, а на старой квартире в первое же утро, как всегда в шесть часов, М.И. был разбужен «коммунистической молитвой». Он чертыхнулся и стал дубасить в стену Тройченок. Те не реагировали. «Наша власть, наша власть, наша власть, наша власть...», «должен пасть, должен пасть, должен пасть, должен пасть...»

М.И. выскочил в коридор и начал колотить к ним в дверь. Но в ответ услышал то, что говорилось и нам: «Ах, вам коммунистическая молитва не нравится. Сразу видно, что вы недорезанный буржуй». М.И. опешил и ушел. На другой и на третий день продолжалось то же самое. Тогда он пригрозил: если хулиганство будет продолжаться, он обратится в милицию. В ответ Тройченко объявил проверку документов. В тот же вечер в передней были поставлены стол и табуретка. Тройченко занял свое место, а жильцы выстроились в послушную очередь. Не было только Михаила Ивановича. Послали за ним. Он вышел, окинул всех взглядом и рявкнул:

— Что еще за комедия? А ну, рррразойдись!

Все радостно шмыгнули в комнаты и застыли по ту сторону своих дверей.

— Как вы смели? — завопил Тройченко. — Я проверяю документы. Я хочу знать, кто вы такой.

— А я хочу знать, кто вы такой. И кто вам дал право проверять, — сказал спокойно Михаил Иванович.

— Я красный партизан!

— Прекрасно! Вот завтра обращусь в соответствующие органы и попрошу выяснить, партизан вы или кто другой? Где вы партизанили и против кого? И какого вы на самом деле цвета — красного или, может, другого?

Тройченко вскочил с табуретки и ни с того ни с сего начал совать руку М.И.

— Здравствуйте, Михаил Иванович! Здравствуйте, дорогой Михаил Иванович!

Но М.И. не удостоил его рукопожатием и ушел. На другое утро, проснувшись, жильцы обнаружили дверь в комнату Тройченок открытой настежь. В комнате — ничего, кроме приделанных к стенам голых стеллажей. Сами Тройченки исчезли, как привидения, никто из жильцов их больше никогда не видая.

Мама в ту пору работала заведующей машинописным бюро, где приходилось вычитывать восковки (отпечатанные на вощаной бумаге тексты без краски, только вдавлением букв). Читать их даже здоровыми глазами трудно, и у мамы от напряжения произошло кровоизлияние в единственный глаз. Без того плохое зрение резко ухудшилось. Надо было менять работу, и мама поступила на курсы кролиководов.

Дом на Пречистенке, где была квартира булгаковского профессора Преображенского и где жила семья Степанищевых (вверху) Зинаида Гавриловна с матерью, 1936-1937 годы.

Пятьдесят четыре года отделяют юную девушку с романтической полуулыбкой (снимок 1931 года) от женщины, нашей современницы (снимок 1985 года).

Но та же, та же самая полуулыбка..

Дом на Тверском бульваре, бывший Кредитный союз; здесь была квартира семьи до 1920 года

В те годы Сталин пытался решить продовольственную проблему разведением кроликов, которых тихонько называли «сталинскими быками». Кролиководческие хозяйства росли, как грибы после дождя. Мама окончила курсы со званием зоотехника и стала работать в МСПО (Московский союз потребительских обществ).

По условиям работы двадцать три — двадцать четыре дня в месяц она должна была находиться в командировках по Московской области. Теперь трудно представить себе условия тогдашних командировок. Хозяйства располагались далеко от станций, транспорта за инспекторами не высылали, да его и не было. Добирались как могли: где пешком, где на попутной лошаденке или случайном грузовике. Приходилось мерить километры и в стужу, и в жару, и в слякоть в любое время суток (в зависимости от расписания поездов). Гостиниц и домов для приезжих не было. Рассчитывать приходилось только на гостеприимство работников хозяйства. Это мог быть директор или агроном, или сторож. Сами они тоже часто с большой семьей ютились в маленькой комнатенке или избенке и нередко уступали маме единственную кровать. А если это был одинокий мужчина... Иногда среди ночи маме приходилось убегать из теплого дома и бродить по незнакомым зимним улицам, где из каждой подворотни ее облаивали собаки. К тому же маму использовали не только как кроликовода, но и как зоотехника в других отраслях животноводства.

Общественный скот стоял в бывших «единоличных» сараях (нередко с дырявой крышей) по брюхо в навозе. Зимой навоз замерзал, и ноги животных вмерзали в него. Кормов хватало только до января, а потом разбирали соломенную крышу тех же сараев и полусгнившей соломой кормили скот. Коровы были так истощены, что не могли держаться на ногах. Их через брюхо подвешивали на веревках к стропилам, и вполувзвешенном состоянии они все равно погибали. Над деревней стоял рев голодной скотины, а рядом голосили бабы, оплакивая своих недавних кормилиц.

Мама часто рассказывала о своих впечатлениях и мне, и знакомым. Эти подвешенные к стропилам коровы так и остались для меня символом тридцатых годов (не воздвигавшиеся плотины и электростанции, не строящиеся заводы-гиганты, не невероятной протяженности оросительные каналы и даже не «приближающаяся мировая революция»...)

Сколько надо было вырастить кроликов, чтобы уравновесить убыток от одной такой полудохлой коровы? А кролики с воздуха тоже не жирели. Кормов и для них не хватало. Среди истощенных «сталинских быков» нередко вспыхивали эпизоотии, уносившие сотни и даже тысячи животных.

До поры до времени эти массовые падежи сходили с рук. Но это было скорее счастливой случайностью. Любой хозяйственник мог в духе того времени свалить неудачи на вредителей. И начали бы хватать всех подряд. Мама не выдержала этого напряжения. В сорок пять лет, получив инвалидность по зрению и пенсию в двести десять рублей, которой не хватало даже на хлеб и воду, вышла замуж за Ивана Константиновича Штарева, того самого студента, который в молодости чуть не застрелил ее, и уехала к мужу в Ташкент. Это было в 1935 году.

Несколько слов о судьбе людей, упомянутых в этих воспоминаниях.

Одна из дочерей Екатерины Трофимовны, Толечка, рожденная в 1919 году за две недели до смерти отца, умерла четырех с половиной лет от скарлатины. Вторая, таким образом единственная, Зинаида Гавриловна, от лица которой ведется повествование, стала профессором биологии. Она здравствует и поныне. •