Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1998 № 04 (850)

Но вернемся к Аренсу. Конечно, мы ему очень мешали: бегающая детвора, шум, гам... Поэтому он предложил нам и Сливинским продать наши комнаты. Власти на это смотрели сквозь пальцы. Он давал много денег, часть которых мы могли истратить на себя, купив меньшую комнату.

Так мы переехали на Зубовский бульвар, дом 25, в типичную коммуналку.

На закопченной кухне стояло шесть столов, на них гудели шесть примусов, в ванной комнате по стенам висели шесть корыт. Проживало в этой квартире шесть семейств. Количество людей, постепенно увеличиваясь, дошло до 21. Когда-то эта квартира и квартира напротив (двенадцать комнат) принадлежали одной семье — юриста Николая Николаевича Романова. Но во время революции он бежал за границу, прихватив все семейные ценности, и оставил жену с детьми без всяких средств. К моменту нашего въезда его жена, Екатерина Сергеевна, с сыном Кокой занимали одну семнадцатиметровую комнату. В другой, семиметровой, для прислуги, жила младшая дочь, которую все ласково звали Люлюкой. Старшая же дочь продала свою комнату нам и переехала к мужу.

После революции квартира постепенно заселялась разными жильцами. Одну из комнат занимали три сестры Богачевы, которые работали ткачихами на «Красной розе». Самая большая и парадная комната принадлежала юристу Аронову с женой и дочкой. Рядом жила швея-мотористка Настя с мужем- слесарем. Достаток у всех был приблизительно одинаковый: все одинаково бедные. Иногда возникали недоразумения и ссоры по поводу оплаты электричества или из-за не вынесенного помойного ведра, но в общем жили дружно — угощали друг друга пирогами по праздникам, помогали заболевшим, а если к кому-нибудь приходили гости, по всей квартире собирали ножи, вилки, тарелки, рюмки, стулья и пр., так как ни у кого этих предметов не имелось в достаточном количестве.

Однако со временем, точнее — с изменением состава жильцов, атмосфера в квартире ухудшалась и, наконец, накалилась настолько, что стала невыносимой. Все началось с семьи Романовых.

Екатерина Сергеевна добывала средства к существованию торговлей конфетами и шоколадками, Люлюка, а позже и Кока, — папиросами с лоточков Моссельпрома. В то время этих лотошников было очень много. Они стояли почти на всех больших перекрестках со своими лоточками, в черных шапках, на которых золотыми буквами было написано «Моссельпром». Платили им какой-то процент с выручки. Чтобы заработать гроши, приходилось по 10-12 часов в любую погоду выстаивать на улице. Особенно тяжело это давалось пожилой, грузной и не привыкшей к физическим нагрузкам Екатерине Сергеевне. За лето на ветру и солнце она обгорала как головешка, а в зимнее время промерзала до костей, хотя навьючивала на себя все, что можно: на ноги валенки с галошами, под шубу две—три кофты, на голову вязаный платок, а на него — моссельпромовскую шапку. Простояв полсуток на морозе, она, чуть живая, не входила, а вваливалась, как снежная глыба, в квартиру. Платок, воротник, брови, ресницы — в инее, на обмороженном носу — маленькие сосульки, на синюшных щеках льдинками застыли слезы. Едва шевеля губами, она просила открывшего дверь снять с нее лоток и помочь раздеться: окоченевшие руки не гнулись. При этом она молча плакала, и горячие слезы смывали ледышки с ее лица. Я никогда не слышала от нее жалоб. Она никогда не смаковала свою прошлую обеспеченную жизнь, никого не обвиняла, не ругала мужа.

Ее дочь Люлюка на своей торговой стоянке познакомилась с молодым человеком, Женей Кононовым. Женя был сыном царского дипломата, который работал в свое время в Италии. Там и родился Женя, «на берегу реки По», как он любил говорить. Отец вскоре умер, а мать, довольно обеспеченная женщина, взяла маленького Женю и отправилась в путешествие, которое продолжалось несколько лет. Они объездили всю Европу, затем отправились в Африку, где на верблюдах посещали египетские пирамиды. А в Индии путешествовали на слонах. Время шло. Женя подрос, его надо было учить. И мать с сыном вернулись в Россию. Грянула революция. Жене было 13-14 лет, он был в пятом или шестом классе гимназии. Все их состояние, которое находилось в банке, в одночасье реквизировали. Мать ничего не сумела спасти. Я не знаю подробностей, но когда мы познакомились, они занимали десятиметровую комнату в доме гостиничного типа на углу Петровки и улицы Москвина. Мать зарабатывала переписыванием нот для оркестрантов и хористов, а Жена торговал папиросами от Моссельпрома. Вскоре Люлюка и Женя поженились, и в ее семиметровой комнате их стало двое.

Между тем красивый белокурый Кока сменил лоток Моссельпрома на работу стрелочника трамвайных путей и очень рано женился на проститутке с Зубовского бульвара Соньке Долдоновой. Мать Соньки была до революций ткачихой на теперешней «Красной розе» (тогда это была шелкоткацкая фабрика француза Жиро), а после революции Долдониха вступила в партию, от станка отошла и стала работать по партийно-общественной линии.

Вскоре Сонька родила хиленького, слабенького мальчика и заболела тяжелой формой туберкулеза легких. Жили они вчетвером на нищенские заработки Коки и Екатерины Сергеевны.

В лето 1927 или 28-го года Люлюка с Женей решили поехать на дачу, но денег не было, и они сдали по объявлению свою комнату пожилым супругам Тройченкам.

Все лето Тройченки жили тихо, ходили на цыпочках, всем улыбались, а некоторым странностям их поведения никто не придавал значения: люди временные, нам с ними не жить. И вдруг ко времени возвращения Люлюки и Жени Тройченки предъявляют ордер на крошечную кладовку (2 х 2 с окном), в которой все жильцы держали барахлишко.

Гавриил Егорович Степанищев с дочерью на руках сфотографирован в мае 1919 года. Человек, в шестнадцать лет ушедший из родного села с лоскутным одеялом и пятью рублями, окончивший университет, ставший заметным деятелем кооперативного движения, нелепо сгорел в двадцать девять лет от испанки ровно через полгода после того, как была сделана эта фотография. Екатерина Трофимовна Степанищева осталась с тремя дочерьми на руках, младшей было пятнадцать дней от роду

Так Тройченки стали постоянными жильцами нашей квартиры. В кухне появился седьмой стол, в ванной — седьмое корыто. Мебель им была ни к чему, они приделали к стене двухэтажный стеллаж, заменивший им кровати. Напротив пристроили полочку, которая служила столом. И жизнь нашей квартиры сильно изменилась.

Супруга, Елизавета Викентьевна, и раньше не отходила от чужих дверей, теперь же подслушивание и подсматривание стало ее основным занятием. Она ловила какие-то отдельные слова и фразы, а затем шантажировала и натравливала жильцов друг на друга. Особенно доставалось Романовым как бывшим «буржуям», да еще с царской фамилией. Мою маму объявили бывшей помещицей. А так как внешне я не была похожа на маму, то они придумали, что мама меня украла, и грозили сообщить куда следует. Истинной пролетаркой они считали только проститутку Соньку и ее мать Долдониху. Смертельно больной Соньке вбивали в голову, что она жертва эксплуатации. Сонька со всеми ссорилась. считала всех виноватыми в своей несчастной судьбе и демонстративно плевала заразную мокроту в раковины. Если же кто- нибудь делал ей замечания — грубость и оскорбления неслись в ответ, туг же выскакивала Викентьевна и елейным голоском подзуживала: «Так их! Так. Сонечка! Нет, чтобы подтереть за больным человеком, еще замечания делают. Привыкли в поместьях распоряжаться...».