Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 10 (844)

Но беда в том, что в начале века новые региональные элиты были еще слабы, неразвиты, незрелы, таким же был и их федерализм. Сползание этих элит к национализму и сепаратизму было практически неизбежным.

Семьдесят лет ускоренной модернизации советского периода, казалось бы, должны были все изменить. Мощные промышленно-городские региональные комплексы СССР восьмидесятых выглядели органическими частями единого целого, и никакие региональные элиты не могли быть однозначно заинтересованы в разрыве этого целого.

В самом деле, какие преимущества сулил распад Союза, скажем, республикам Закавказья и особенно Центральной Азии?

Модернизация в Закавказье и Средней Азии зашла достаточно далеко, чтобы вызвать к жизни средние городские слои, способные отстаивать свои интересы, связанные в основном с современными устремлениями экономической, политической и культурной жизни. Но эти слои здесь все еще были немногочисленны и неразвиты, во многом маргинальны. Их подъем происходил на общем кризисном фоне. Порожденный модернизацией внутренний кризис традиционных закавказских и среднеазиатских обществ разрастался, социокультурные силы поляризовались, их противостояние усиливалось. Все это порождало противоречивые тенденции социальной динамики.

С одной стороны, конкуренция за новые социальные статусы заставляла наиболее активные слои коренного населения перенимать многие черты образа жизни и идеологии «колонизаторов», в них быстро увеличивалось число проимперски настроенных «западников», русофилов, «коммунистов» (парадоксальным образом часто эти понятия выступали как тождественные). Они ощущали положительные стороны развития в рамках империи-Союза и стремились лишь свободнее распоряжаться плодами этого развития.

С другой же стороны, сама природа нараставшей конкуренции требовала дистанцирования, противостояния, оппозиционности по отношению к «колонизаторам». А добиться перераспределения прав и полномочий в свою пользу как внутри республик, так и в масштабах всего СССР легче, опираясь на традиционализм и этнический национализм. Кризис традиционного общества создавал для этого благоприятную почву: пробуждая защитные силы этого общества, он способствовал укреплению религиозного и культурного «фундаментализма».

Рисунки Юрия Сарафанова

Однако и слишком активное использование этого козыря было небезопасно для местных элит. Уже успев вкусить от плодов модернизации, они не были заинтересованы в отказе от ее достижений, хотели не возврата к прошлому, а большей власти и независимости в настоящем и будущем. Закавказью и Средней Азии еще только предстояло пройти многие решающие этапы модернизации, «зонтик» советской империи, несомненно, облегчал эту задачу.

Симбиоз модернизма и архаики, служивший питательной средой роста местных элит, был во многом искусственным, поддерживался сильным имперским центром. С исчезновением этой поддержки хрупкое равновесие могло нарушиться в пользу антимодернистской реакции, что чревато вытеснением, даже уничтожением новых региональных элит и приостановкой модернизации в целом.

Даже сохраняя власть в своих республиках и контроль над их экономикой, региональные элиты оказывались отрезанными от огромного пирога империи, на который они привыкли смотреть как на свой: вспомним хотя бы попытку среднеазиатских лидеров повернуть на свои земли сибирские реки. Во всех республиках Закавказья и Средней Азии сложился слой людей, ощущавших себя гражданами огромной евразийской империи и потенциально способных претендовать на любое место в ней. Им было что терять, окажись они в замкнутом пространстве небольших и бедных азиатских государств.

Не удивительно, что среднеазиатские политические элиты хотели не столько выхода из империи, сколько перераспределения в своих интересах влияния и власти внутри нее. Сепаратистские настроения в Средней Азии не были сильны, «фундаменталисты» едва ли были способны самостоятельно подвести свои республики к выходу из Союза, во всяком случае тогда, когда это произошло на самом деле. Их выход из состава СССР в 1991 году был едва ли не вынужденным, но, повторим, почти не вызвал сопротивления.

Впрочем, почти не сопротивлялась распаду страны и союзная элита, которую с немалыми, правда, оговорками можно отождествить с элитой российской.

Провозглашенная Петром I империя естественно вписалась в восточноевропейское геополитическое пространство. Правда, с точки зрения европейского Запада она была уже несколько анахроничной: там складывались независимые национальные государства. Их народы, может быть, впервые в истории смогли существовать и соседствовать, не входя в обширные, иерархически организованные полиэтнические метаструктуры — империи. Решающую роль в этих переменах играл новый тип общественных, в том числе и межгосударственных связей, созданный рыночной городской экономикой.

Но на востоке Европы империя еще не была анахронизмом. Политические принципы, унаследованные от Восточной Римской империи, пока вполне соответствовали традиционному состоянию восточноевропейских обществ, по- прежнему почти исключительно аграрных и сельских.

В России такое соответствие сохранялось примерно полтора столетия после Петра I. Конечно, это не означало ни легкости расширения границ, ни особой гармонии внутри империи. Ее созидание было долгим, трудным, далеко не бескровным делом и обходилось России очень дорого. Колонизация тяжелым бременем лежала на национальной экономике, постоянно перемалывала материальные и людские ресурсы, поглощала психическую энергию нации. Но долгое время она несла имперское бремя, казалось бы, едва ли не с радостью, замечая только выгоды своего державного положения.

Какие эмоции еще столетие назад вызывало, например, завоевание Средней Азии! «Где в Азии поселится «Урус», там сейчас становится земля русскою... В будущем Азия наш исход... там наши богатства., там у нас океан». И что проку в том океане было для Ф. Достоевского? А, видите ли, «имя белого царя должно стоять превыше ханов и эмиров, превыше индейской императрицы, превыше лаже самого калифова имени. Пусть калиф, но белый царь есть царь и калифу. Вот какое убеждение надо чтобы утвердилось».

Но время шло, и уже у многих современников Достоевского так ярко выраженное им единство имперского и патриотического начал стало вызывать сомнения. Только ли выигрыш несут России ее бесконечные территориальные приобретения? Так ли уж совпадают государственно-территориальные интересы России с интересами ее граждан? Не слишком ли тяжела поступь имперского Медного Всадника для отдельной человеческой судьбы?