Журнал «Пионер» - Пионер, 1949 № 06 ИЮНЬ

А там начинается быстрый и шумный кроль на перегонки: кто кого? Руководит соревнованиями, конечно, Виктор. Он плавает лучше всех.

Любо смотреть с берега, как отточены его движения, как ловко владеет он своим вёртким, послушным телом!

Удивительного в этом, впрочем, ничего нет. Всё дело тут в тренировке. С самого раннего детства Виктор, которому сейчас семнадцатый год, подружился с водой. Зимой он в бассейне, летом здесь - па озере Белом в Еосино, близ Москвы.

Недавно Виктор Дробинский, с которым занимается тренер П. Жарннов, впервые выступил в соревнованиях со взрослыми.

И по соседней с ним дорожке плыл не кто-нибудь, а сам рекордсмен Союза - Виталий Владимирович Ушаков!

В тот весенний день в бассейн пришли все друзья Виктора. И только верный доберман-пинчер волновался дома: собакам вход в бассейн категорически запрещён.

Это были большие состязания - традиционный матч Москва - Ленинград.

Старт. Всплеск воды. Дистанция двести метров. Медленно текут наполненные азартом, разбитые на десятые доли секунды.

Вот уже финиширует Ушаков.

Вот второй пловец касается рукой стенки бассейна.

Кто это?

Конечно, это он, московский школьник, рекордсмен среди мальчиков, шестнадцатилетний мастер спорта Виктор Дробинский, впервые выступающий в соревнованиях взрослых.

Ему хлопают, и вода, ещё не успокоившаяся после заплыва, отражает, удесятеряет дружественный гул.

На этой дистанции Виктор обошёл Артемия Либеля, чемпиона Союза, опытного ленинградского пловца. В четырёхсотметровом заплыве позади него оказался известный мастер спорта В. Гладилин, а на ста метрах юноша показал время поистине удивительное - одну минуту и одну секунду ровно!

И всё это случилось в страдную для каждого школьника пору, в предэкзаменационные дни, когда мысли прикованы к школьной программе, когда надо вспомнить и повторить всё, что проходилось в году.

- Сдав экзамен па взрослого пловца с отметкой «отлично», - сказал мне Виктор Дробинский, - я постараюсь и в школе не осрамиться.

Мы расстались на том, что я, конечно, пожелал ему успехов. Уходя, я подумал, что когда-нибудь - и возможно очень скоро - ещё напишу о Викторе Дробинском не такой, а большой очерк, который будет называться «Рекордсмен мира» или как-нибудь в этом роде. Для этого у него есть всё: и упорство, и мастерство, и патриотическое стремление побеждать!

С. Георгиевская

Рис. Н. Цейтлина

(Продолокение)

Внука Сущёвой

На следующее утро Ляля просыпается от того, что кто-то на неё смотрит.

- Анюта, - говорит шопотом бабушка, - ты что ж девчонке волосики не чешешь?…

Гляди, все волосы посбивались… Это что ж, косы чтой ли будем выстригать? От матери стыдно. Да и волосёнки-то жаль: гляди, какие мягонькие… Ляля уверена в том, что бабушке никогда, никого и ничего не бывает жаль. Она притворяется, что крепко спит.

«…Не подлизывайся… Убегу, всё равно убегу, - уткнувшись лицом в подушку, думает Ляля. - Мой папа напишет тебе письмо и спросит, куда ты меня задевала… Ой, матушка, - напишет, - уморила ты нашего первенца!»

На голову Ляле осторожно ложится большая бабушкина рука. Рука разглаживает потихоньку лялины волосы. Потом останавливается, замирает…

Бабушка стоит над лялиной кроваткой, переступая о ноги на ногу… Потом она шарит в комоде, достаёт высокие резиновые сапоги.

Босая, чтоб не шуметь и не будить Лялю, подхватив сапоги подмышку, бабушка выходит на улицу.

- Никак не спится, мой голубок? - говорит, наклонившись над Лялей, тётя Сватья.

Ляля садится в кровати и смотрит в окошко. Небо в окошке совсем серое. Накрапывает дождик.

- Вставай, детка, испей сметанки, - говорит тётя Сватья, расчёсывает Ляле косы густым гребешком и выносит откуда-то армячок и новые тапочки.

Ляля надевает широкие новые тапочки и армячок. Рукава у армячка длинные.

- Ничего, - объясняет тётя Сватья. - Подрастёшь - и будет в самую пору. Бабушка на рост набирала. Хорош.

Ляля оглядывается и не узнаёт себя в этом жёстком сером армянке.

Она идёт во двор и зовёт Тузика.

Но Тузик тоже не узнаёт Лялю. Он залез в будку и прячется от дождика.

Ляля смотрит вверх на сливовое дерево. Сверху, с листьев, на лицо и плечи падают тяжёлые капли. Армячок намокает.

Ляля идёт в дом, садится у окошка и смотрит на улицу. Она смотрит и видит, что море будто шагнуло вверх, хочет перепрыгнуть через скалу и разлиться по улице. Она слышит, как хлопают в доме ставни. Видит, что всё кругом превратилось в дождик, в текучие ручьи и широкие, подёрнутые рябью лужи. Жестяные бадейки во дворах переполнились водой. Намокли, потемнели крыши, поникли от воды деревья.

Всё летит. Всё хлопает и хлюпает. Шелестят мокрые листья под ветром. И со всех сторон их осыпает каплями дождик.

В трубе гудит ветер.

Ляля слушает, как гудит ветер, как стучат о стекло тяжёлые капли, как бьются от ветра двери и ставни.

- Тётя Сватья! - говорит Ляля. - Мне скучно, вы сказку умеете?…

- Бывало, смолоду, так умела, деточка, - отвечает тётя Сватья. - Только от старости всё в голове у меня перепуталось. Ну, садись, садись-ка на стульчик, ладненький. Может, чего и вспомню.

Ляля садится рядом с тётей Сватьей. Обе смотрят в окошко.

- От дождь, - говорит Сватья. - Недаром мухи вчерась летали. Ясно сказано: к дождику. Тут и радио не надо… А бывало, но прежде, милок, когда ещё и не слыхивали про радио, так отец мой и дед наловят, бывало, камбалы-краснопёрки, просолят, чтоб тело было полу солено, а косточка не солена, продёрнут бичёвку сквозь ейный носок и хвосток и повесят под потолком. Как к дождю, так носок у ей немного набок накренится, в ту сторонку, откудова надувает ветер… Ясный день на дворе, а носок накренился, стало быть, к ветру с той стороны… А если к буре, так вовсе примется камбала трепетать, как листок какой. Конечно, может, теперь в такое не верят, есть радио… Появилась большая научность в рыбацком промысле. А до-прежде отец мой и дед по камбале погоду опознавали… Поймают камбалу-краснопёрку, просолят, чтоб тело было полусолёно, а косточка не солена, обсушат в песочке на бережку…

- Так вы уж это рассказывали!… - говорит Ляля.

- Да… да… голубок, - отвечает тётя Сватья и внимательно смотрит на дождик. - Всё у меня, милок, от дождя в голове перепуталось… Море, детка, оно, море, со своим умом, со своим норовом, как встанет дыбом, как дотянет пальцы до самого неба, как схватится там за облако!… Повытягает рыбёшку со дна. Крутит в своём столбе рыбёшку под самым облаком… Не ходи рыбак в тот рукав, потому и лодку твою закрутит, как щепку, потянет под самое небо› и шмякнет о земь на том берегу так, что сыны и косточек родительских не соберут.