Журнал «Если» - «Если», 2004 № 10

Жестокой правды в текстах «Четвертой волны» хватает, а простого бескорыстного милосердия очень мало. Упрек ли это? Нет, всего лишь описание явления. За что упрекать «семидесятников»? За то, что они ради выполнения художественной задачи не стеснялись приподнимать завесу, укрывавшую тьму? Но с тех пор ни одно поколение наших фантастов не умело писать по-доброму, не училось любви, не рисовало счастья.

Как правило, представители «Четвертой волны» «вооружались» всем арсеналом литературы основного потока. Совершенно очевидно общее желание «догнать и перегнать» мэйнстрим, или, как тогда говорили, «большую литературу». Выйти за рамки традиционной НФ, преодолеть их сдерживающее воздействие. Показать, что нет никакой принципиальной разницы между фантастикой и «основным потоком», за исключением одного-единственного приема — фантастического допущения. Применять же его следует строго дозированно. Ровно настолько, насколько требует этого художественная задача. Миссию «олитературивания» НФ «Четвертая волна» выполнила с блеском. Ее усилиями граница между «основным потоком» и фантастикой была на девять десятых размыта.

Обращаясь к «поколению 70-х», Б.Н.Стругацкий писал: «Вы взяли на вооружение все без исключения художественные приемы и методы ваших отцов и старших братьев по фантастике. Вы можете и умеете все — и социальную фантастику, и философскую, и фэнтези, и фантастику юмористическую, и сатирическую, и историческую, вы овладели даже отстраненной прозой, которая была редкостью в шестидесятых. Вот только собственно НАУЧНУЮ фантастику вы почти не пишете. Видимо, время ее вышло, и она перестала быть интересна и вам, и читателю…»

Порой некоторые «семидесятники» даже бравировали художественной изощренностью (рассказ Александра Силецкого «Глиняные годы»). Владимир Покровский, вероятно, лучший стилист «Четвертой волны», настолько отточил искусство построения фразы, настолько сложно конструирует каждый абзац, каждую сцену, что его творческую манеру, наверное, можно назвать фантбарокко. Его тексты напоминают лабиринты, стены которых украшены мозаиками, профилированы барельефами, пилястрами и фигурными нишами. Для 80-х это было великолепно. В наши дни такого рода талант придется по душе лишь ценителям. Последний роман Покровского «Георгес» вышел совсем недавно микроскопическим тиражом. В нем фантбарокко цветет пышным цветом. Настоящий эстет сумеет насладиться этим цветением, но издатели, надо полагать, не увидели в нем перспективы хороших продаж.

Пример Покровского показателен. На рубеже 80 — 90-х ситуация изменилась кардинально.

Что произошло в 90-е, после введения рыночных правил игры? Издатель воскликнул: «Дайте мне роман!». Рассказы и особенно повести — любимый жанр «Четвертой волны» — оказались в зоне слабой коммерческой отдачи. В течение десятилетия искусство рассказа уходило в прошлое, а искусство повести просто рушилось… Лишь в самом конце 90-х положение с «малой» формой стало постепенно нормализовываться, а вот дела со «средней» по-прежнему обстоят неважно.

«Четвертая волна» не умела писать романы. Как уже говорилось, само время затачивало ее под менее объемные жанры. 15–20 авторских листов (типовой романный объем) был для «семидесятников» необыкновенной роскошью и в то же время большим испытанием. Когда человек привыкает держать высокий уровень литературного качества и густо набивать текст начинкой из идей на пространстве от одного до пяти авторских листов, он по привычке постарается выдержать тот же уровень и ту же «гущу» на пространстве в несколько раз большем. А это задача не для слабонервных. Роман, создаваемый таким способом, занятие на несколько лет…

Книжный рынок жесток, в нем работают те же законы, что и в шоу-бизнесе. Тебя не было на прилавке в течение двух лет — и тебя, считай, вообще не стало. Читатель тебя забыл, хочешь все начать сначала, по-новой? Ты помнишь, что труд романиста оплачивается худо, и это ремесло дает больше пищи гордости, чем корысти?…

Подобные условия дифференцировали «Четвертую волну» на несколько групп. Кто-то новые условия начисто отверг, как полностью неприемлемые; некоторые продолжали понемногу писать, но из литпроцесса вышли из-за ощущения безнадежности… безнадежной непечатности, точнее говоря (Людмила Козинец, Владимир Покровский, Александр Силецкий). Кто-то рыночные правила игры полностью принял — ведь это, в конце концов, вопрос воли и трудолюбия (Юрий Брайдер и Николай Чадович, Святослав Логинов). Кто-то попытал счастья в других сферах литературы: мэйнстриме (Андрей Столяров), детективе (Михаил Веллер, Борис Руденко, Андрей Измайлов). Большинство же так или иначе приспособилось (Андрей Лазарчук, Эдуард Геворкян, Вячеслав Рыбаков, Алан Кубатиев, Евгений Лукин). Правда, своего рода необходимой «страховкой» для этой группы ветеранов является дополнительный заработок, порой никак не связанный с литературным творчеством…

Адаптация пошла по пути всякого рода литературных ухищрений. Поздние романы представителей «Четвертой волны» часто не добирают типовой объем, и тогда издателю приходится их «добивать» рассказами, либо печатать очень крупными буквами и с очень большим расстоянием между строчками. Характерный пример: последние три романа Евгения Лукина — «Алая аура протопарторга», «Слепые поводыри» и «Чушь собачья», а также роман Вячеслава Рыбакова «На будущий год в Москве». Другое ухищрение из той же области — соединять под маркой романа несколько произведений меньшего объема (рассказов, повестей, эссе). Так, Эдуард Геворкян в романе «Темная гора», по сути, объединил две повести, а роман Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру» представляет собой конструкцию из повести и большого эссе. Роман «Гиперборейская чума» Андрея Лазарчука и Михаила Успенского собран из груды самостоятельных рассказов и коротких повестей — настоящее лоскутное полотно… Наконец, третий способ выдать на-гора новый роман — «добавить воды» в текст, который по рождению своему является повестью. В этом «жанре» поэкспериментировал Лев Вершинин.

Худо ли это? С точки зрения идеального положения вещей в литературе — да. «Тощий роман» — никакой не роман, а повесть, пусть бы так и назывался. А разгонять листаж никому никогда не доставляло удовольствия. Повесть, которую «догнали» до романа, резко скучнеет и теряет внутренний динамизм. Пожалуй, лишь романы, содеянные из самостоятельных кусков, могут считаться «честной хитростью». Есть в их пестрой лоскутности своя изюминка, свой экзотический шарм — как у восточных базаров или рыб, живущих при коралловых рифах…

Но по здравом размышлении следует отказаться от литературного максимализма. Умение хорошо писать из ветеранов «Четвертой волны», наверное, уже ничто не выбьет. Пусть же их умная проза печатается хотя бы так — со всеми издательскими лукавствами…