Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1963 год

Однажды ночью наше внимание привлекло непонятное журчание. Оно раздавалось ниже по течению. Педрито почти лежал на носу, чтобы вовремя предупредить меня об опасности. Звук приближался. Вот он совсем рядом, сбоку. Огромный кайман, повернувшись головой навстречу течению, широко разевал пасть; поток воды чистил ему зубы и щекотал глотку, да какую! Я мог бы засунуть в нее рулевое весло! Казалось, кайман стремительно плывет против течения; на самом же деле он только держался на месте, а нас неудержимо несло вниз по реке.

На шестую ночь плавания пирога с разгона врезалась в какие-то заросли; ветви яростно хлестнули по лицу, и мы остановились.

Сколько ни кружили мы, держась берега, так и не смогли найти протоку, что привела нас в это закрытое озеро. Берегов, как таковых, здесь не оказалось.

Педрито погрузил весло в воду; она закрыла половину лопасти.

— Мы на мели, доктор!

— Я пойду посмотрю, что там, — сказал я, вылезая из пироги. — Река должна быть недалеко. Может быть, нам удастся протащить пирогу через заросли, если они не очень густые.

— Хорошо бы так, доктор, — отозвался он. — Только эти реки очень уж опасны, даже когда кажется, что знаешь их, как свои пять пальцев. Не зря говорят: в море и моряки тонут. Пойду ка и я с вами.

Луч электрического фонарика запрыгал по кустам, обежал стену зарослей, сжимавших нас со всех сторон, и уткнулся в темную воду возле пироги. Когда он погас, мрак показался нам еще непрогляднее.

В конце концов мы убедились, что нам не выбраться отсюда, пока не рассветет или луна не соблаговолит выглянуть из-за туч. Мы повернули назад, но, увы, ни пироги, ни даже маленького озерца, где она осталась, мы не нашли. Решили ждать: в темноте можно было споткнуться о каймана или разбудить анаконду, висящую на ветвях, может быть прямо над нашими головами. Такие затопленные подлески — идеальное место для водяных удавов.

Простоять несколько часов в теплой воде, когда воздух удушливо жарок, не так уж страшно. Нам оставалось ожидать только нападения комаров. Комариный концерт начался без промедления. Одинокий писк скоро перешел в звон, гул, многоголосую симфонию, раздававшуюся отовсюду: из кустов, с вершин деревьев, от воды.

Я вздумал опереться спиной о ствол дерева, но скоро почувствовал укусы еще более жгучие, чем уколы комаров. Оказалось, дерево кишит муравьями, укрывшимися здесь от наводнения; они ни с кем не желали делить свое убежище. Я отшатнулся от ствола, но было поздно: муравьи облепили меня, забрались под рубашку и кусали немилосердно куда попало.

Время тянулось медленно. Лес безмолвствовал; вода между деревьями струилась совершенно бесшумно; не раздавалось ни единого голоса, ни шума крыльев ночной птицы.

Тяжелые тучи вереницей скользили по небу, на востоке то и дело вспыхивали зарницы, но гроза так и не разразилась.

По мере того как светало, перед нами представал пейзаж, совсем не похожий на тот, что мерещился в темноте. Таинственный огромный лес с цепью озер, с зарослями и черными тоннелями — при свете солнца все это исчезло. Осталось только болото, образовавшееся при слиянии Меты с левым притоком. Боковая струя увлекла нас в теплую заводь с несколькими чахлыми деревьями. Наша пирога оказалась всего в нескольких метрах от нас.

К счастью, тот самый дух, который все время расставлял нам ловушки и преграды, в то утро оказался, видимо, в хорошем настроении. Едва мы выбрались на нашу водную дорогу, как за поворотом реки перед нами возникло какое-то розовое, волшебное виденье. Весь правый берег был покрыт словно живыми цветами. Те, кто видел, как стаи фламинго взлетают в утреннее небо, поймут мое сравнение. Но это была не стая розовых фламинго или красных ибисов, а стоянка индейцев аморуа.

Племя только-только пробуждалось. Мужчины, женщины и дети были совершенно нагими и все с ног до головы разрисованы красноватым соком «оното» — хозяйки ранчо кладут плоды этого растения в суп, чтобы придать ему оранжевый цвет. Индейцы аморуа напоминали стаю розовых бабочек, опустившихся на золотой прибрежный песок, и темная зелень леса служила для них удивительным фоном.

Появление пироги вызвало всеобщую панику. Женщины и дети бросились под защиту зарослей; лишь несколько мужчин остались на берегу. Мы причалили с приветственными дружескими жестами. Казалось, индейцы их поняли и успокоились. Вскоре мы уже делились своими сокровищами: индейцы дали нам черепашьих яиц и мяса, а мы им — жевательного табаку.

И тут я увидел боевую палицу из твердого полированного дерева. Но согласится ли воин расстаться со своим оружием? Я показал Педрито на палицу и попросил его достать из остатков нашей поклажи мачете. Владелец палицы вышел из леса, и обмен состоялся без особых затруднений.

Но при виде мачете индейцы вдруг заволновались: видно, им всем захотелось иметь такие ножи. Крики вокруг нас становились все громче. И вот вся толпа ринулась к нашей пироге.

Я сделал знак Педрито; теснимый со всех сторон индейцами, он отступил к реке. Выкрикивая по-испански слова прощанья — глупее ничего нельзя было придумать, — мы бегом добрались до пироги и оттолкнулись от берега. Пока Педрито орудовал веслом, я продолжал махать рукой и широко улыбаться: мне почему-то казалось, что улыбка должна успокоить преследователей. Они не могли догнать нас: у индейцев аморуа нет пирог. Для переправы через реки, которые попадаются им на пути, они, как и куиба, сооружают легкие плоты из пальмовых ветвей.

Но с этого дня мы останавливались отдыхать только на левом берегу. Здесь мы были в относительной безопасности и могли спать спокойно. Ветер пел в ветвях прибрежных деревьев, укачивая нас, и до самого вечера ерошил реку, которая в ответ злобно скалилась, показывая белые клыки.

В ранние утренние часы, пока не поднимался ветер и еще можно было плыть, мы иногда охотились на дичь у водопоев. Однажды нам подвернулся даже тапир — его называют здесь «данта». Мясо у него превкусное, а кроме того, из него можно вытопить 70—80 килограммов превосходного жира.

В другой раз мы увидели ягуара, который пил из реки. Он скрылся прежде, чем я успел прицелиться.

В прибрежном подлеске не смолкали птичьи голоса. Пестрые попугаи ара то и дело перелетали через реку, издавая крики, похожие на ужасный кашель; дикие индюки свистом призывали индеек. Этих индеек я настрелял немало, и мы их ели, хотя поначалу это блюдо вызывало у меня страх. Дело в том, что индейки питаются ягодами кустарника «гуача-мака». Все растение — ягоды, листья, ветки, кора и корни — необычайно токсично; яд действует молниеносно, парализуя мышцы; уже через несколько мгновений останавливается сердце. Однако, если верить льянеро, опасность грозит лишь собакам, которые разгрызают кости индеек, само же мясо их не ядовито.