Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год

— Стоп! — сказал Коврижных, сбрасывая рюкзак у подножия сосны-великана.— Обратите внимание, крона дерева обрела зонтичную форму, она разрежена и просвечивает, а это значит — рост дерева прекратился. Питание идет в основном на поддержание жизненных сил. Нижние ветки отмирают, кора грубая, в трещинах. Сосне более 250 лет, она на пределе своего возраста,— объявил он как приговор. Потом обошел вокруг дерева и даже привстал на цыпочки:

— Ну и ну! Видите прилипшую шерсть на стволе? Здесь, между прочим, ночевал медведь. Что, не верите? Встал во весь рост, почесался о кору и процарапал когтями отметину: глядите, какой я здоровый!

— А зачем? — не понял я.

— Маленькая таежная хитрость,— охотно объяснил Коврижных.— Когда сюда придет другой медведь, он почует пахучую метку, увидит шерсть на коре, царапины — и сам отметится на стволе. И если окажется меньше ростом, то поймет: место занято более сильным соперником и надо убираться подобру-поздорову.

— Ловко это у вас получается,— усмехнулся я.— Две-три шерстинки на дереве — и уже целая история из медвежьей жизни. Лучше скажите, как тропу находите? По каким признакам ориентируетесь? Заученным движением Коврижных поправил очки на переносице и сказал с обидой в голосе:

— А вы, оказывается, не наблюдательны. И Пришвина, выходит, плохо читали, а у него там все сказано... Ну, вспоминайте, вспоминайте! Какие приметы нужно искать у начала тропы?

Николай Васильевич подошел к соседнему дереву и показал на стволе старую, заплывшую смолой затесь, похожую на клинопись: два коротких удара топором наискосок и один рубыш посередине. У меня сразу же заработала память.

— Так это же «воронья пята»! Древний знак северных охотников-промысловиков!

— Точно! — обрадовался Коврижных и посмотрел на меня, как на подающего надежды ученика.— Теперь поищем такую же отметку у дерева слева. Есть ли там знак, поглядите-ка?

Знак оказался на месте, и Николай Васильевич довольно кивнул.

— Вот теперь можно твердо сказать: мы находимся на историческом месте! Это — старый охотничий путик,— торжественно возгласил он.— Сколько ему лет — двести... триста? Одной Чаще известно. С помощью вот таких зарубок человек обозначал свою промысловую территорию. Он ставил здесь силки и капканы, рубил клети и едомные избушки, ухаживал за токовищами. И если другой охотник, заблудившись, вдруг оказывался на его путике, то поворачивал обратно: на чужой топор не ходи! Такой обычай был в тайге. И никогда не случалось, чтобы кто-нибудь украл добычу или поджег избушку.

Он вдруг замолчал и подозрительно принюхался. Какой-то запах, недоступный моему обонянию, ввинчивался в его широкие ноздри. Пренебрегая тропинкой, Коврижных ринулся в глубь леса и вскоре вернулся обратно: «Лосиная лежка. С полчаса как ушел». Он вскинул свой необъятный рюкзак и позвал собак.

— Это только новичку кажется, что Чаща такая девственная... первозданная. А у нее своя память есть и свое, я бы сказал, отношение к человеку. Уверен, тут каждый гектар находился когда-то под антропогенным воздействием. В хорошем смысле, конечно.— Словно подтверждая его слова, тропинка вынырнула из-под слежавшейся подстилки и заструилась среди поваленных деревьев и пней. Идти было легко, и Коврижных с удовольствием рассуждал:— По любой складке местности, по дереву, по извиву тропы можно прочитать все изменения, все события, которыми жила Чаща. И каждое поколение охотников по-своему отметилось на ее страницах. Только надо уметь читать!

— Вот и давайте попробуем,— предложил я.

— Погодите, не все сразу,— протестующе поднял руку директор.— Настоящая Чаща — она впереди. Если, конечно, от нее что-нибудь осталось.

Чем дальше мы забирались в лес, тем уже становилась тропинка и медленнее движение. Тайга расступалась неохотно, щетинилась и кололась ветками. Сосны и выросшие под их пологом молодые елки сплетали над нашими головами плотный покров. Я чувствовал себя в полной изоляции. И, наверное, проскочил бы мимо, если бы корявый пень не подставил мне «ножку». Лежа на земле, я увидел краем глаза спрятавшуюся в зарослях... беседку. Да, да, беседку! Может быть, ту самую, из пришвинских времен, где писатель сфотографирован вместе со своим проводником Александром Губиным.

Коврижных ходил вокруг таежного приспособления, такого простого и трогательного, и восхищенно качал головой: «Редкостная выдумка!»

Что такое беседка? Лучше, чем сам Пришвин, об этом не скажешь: «На тропе... срублены были деревья: из них одно большое дерево было укреплено на пнях, другое — повыше: на первом, чтобы посидеть, а ко второму — прислониться спиной уставшему человеку. И это маленькое сооружение носило название беседки, не в подражение беседкам дворянских садов, а и вправду для беседы: разные же люди идут по общей тропе, старые и малые, бывает, кто и отстанет, а тут на месте отдыха все сходятся, все отдыхают и непременно беседуют, рассказывают друг другу, кто что заметил в лесу».

Вокруг стояла настороженная, почти осязаемая тишина. Не знаю, как Коврижных, но я испытывал чувство благодарности к тому неведомому лесовику, что вывел свой след в Чаще и на скрещении троп поставил эту немудрящую лавочку-завалинку. Сколько людей перебывало тут, русских и коми, сколько тайн и разговоров погребено под этими задубелыми от ветров и морозов бревнами, кое-где источенными жучком-короедом! Люди приходили сюда чужими, незнакомыми, а расставались свояками, братанами и долго еще помнили друг друга.

Было так хорошо посидеть здесь, впитывая эту вязкую, почти мемориальную тишину...

Чаща на каждом шагу задавала загадки, но вот с ответами не спешила. Мы поднялись на гребень холма и увидели ровную, похожую на донышко лесного ведерка поляну в окружении величавых сосен. Все было слишком «антропогенно», чтобы усмотреть в ее очертаниях замысел природы. У каждого из нас мелькнули свои догадки.

— Глухариное токовище,— сказал прагматик Коврижных, склонный к охотничьим преувеличениям.

— А может, место медвежьих игр? — предположил я.

— Нет, скорее арена для боя лосей или диких оленей. Вот бы проверить! — загорелся он.— Ведь через два месяца начнется гон.

И тут я высказал мысль, которая озадачила меня самого. Вернее, слова сорвались с языка раньше, чем я успел их как следует обмозговать.

— А что, если здесь находилось древнее языческое капище?

— Литературщина! — с ходу выпалил директор и рассмеялся.

Но мысль о капище уже не давала мне покоя. Действительно, почему здесь не могло быть святилища для ритуальных обрядов и жертвоприношений? Отсюда, с площадки, полого спускались вниз бронзовые стволы сосен, простреливаемые лучами солнца, и вид открывался поистине вдохновенный. По летописям известно, что северные языческие племена всегда выбирали для своих мольбищ самые высокие места в округе. Древние зыряне поклонялись огню, воде и деревянным идолам, вымазанным кровью. Здесь курились их костры, мрачно гудел бубен, и шаман, облачившись в звериную шкуру, бессвязно выкрикивал прорицания... Воображение? Пусть так.