Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1971 год

Дрейфуя, мы приблизились к юго-западной оконечности Нью-Айсленда. Было видно длинную темную полоску берега. Значит, не весь остров покрыт льдом, есть и голая земля.

Утро было холодное, слабый ветер, густая облачность, но видимость по-прежнему хорошая.

Нас разбудил Стриндберг, он жарил медвежатину и приготовил какао, к которому подал намокшие галеты.

— Андре хочет, чтобы мы остались на льду, — сказал я. — И построили новый дом, в котором он надеется доплыть до Шпицбергена. Я же считаю, что мы должны перейти на остров.

Стриндберг улыбнулся.

— Пойми, решение зависит от тебя, — сказал я. — Скажешь — на льду, останемся на льду. Скажешь — на острове, пойдем на остров. Обыкновенный демократический принцип. Понял?

— Еще бы не понять, — ответил Стриндберг. Он наклонился к Андре и положил ему руку на плечо.

— Прости меня, дружище, — сказал он. — Я не боюсь умереть. Несколько месяцев назад боялся. Да, боялся умереть. Теперь больше не боюсь. Мне хочется, чтобы мое тело нашли. Когда-нибудь, в будущем. Если мы останемся на льдине, не найдут даже наших следов. Прости, дружище, — продолжал он, не снимая руки с плеча Андре. — Я за то, чтобы перейти на остров. Я не боюсь умереть, — повторил он. — Месяц-два назад боялся. Теперь не боюсь. Но я хочу умереть на твердой земле.

Мы нагрузили сани и пошли к острову Нью-Айсленд. Андре и Стриндберг почти совсем обессилели, и приходилось, как прежде, тащить сперва одни сани, потом возвращаться за другими.

Торосы вдоль берега были самыми тяжелыми на всем нашем пути. Путь небольшой, всего несколько километров. Но только через двое суток все сани очутились на прибрежной гальке.

Мы с Андре поставили палатку. Грунт был не из лучших: крупная галька.

— Который час? — спросил Андре. — И какое число?

— Последние дни я запустил свой метеожурнал, — сказал я. — Судя по освещению, сейчас вечер, а дата, должно быть, вторник, 5 октября. Или же среда.

Стриндберг съел очень мало, потом забрался в мешок и уснул, поджав ноги. Дышал он неровно.

На другой день я проснулся оттого, что сильный северный ветер смял палатку. Я разбудил товарищей. Ветер ветром, метель метелью, а надо выходить, поднимать палатку.

Снегу было немного, но ветер уж очень крепкий и страшно холодный. Стриндберг жаловался на сильные судороги в ногах и животе. Мы дали ему горячего кофе и облатку опия.

Во второй половине дня, когда стало потише, мы с Андре совершили небольшую рекогносцировку. На берегу лежало много плавника, в остальном остров мало подходил для зимовки. Среди береговой гальки редко попадались большие камни. Сама галька для постройки дома не годилась.

Переезд состоялся на следующий день. Поставили палатку подальше от воды, под прикрытием невысокой скалы. Брезентовый пол обложили плавником и китовыми костями. Нам стоило огромных усилий подтащить сани поближе к палатке.

— От северного сияния мало света, — сказал Андре, — и никакого тепла.

Ночи становились все длиннее.

Мы решили перекрыть палатку снежным домом, как только выпадет достаточно снега.

В ночь на 8 октября снова подул крепкий ветер. Лед громыхал и гудел. Мы слушали, думая о том, что теперь это нас не касается. Под нами твердая земля.

— А если бы мы остались на твоей проклятой льдине? — сказал Стриндберг.

Когда ветер умерился, мы сходили на ледник, который оказался намного выше, чем мы думали. Небо заволокли густые серые тучи, но далеко на западе мы различили горы — очевидно, Шпицберген.

— Когда начнется весна, — сказал Андре, — мы доберемся туда. Как только начнется весна. По паковому льду, пока он еще будет скован зимним морозом.

Мы ждали снега, чтобы строить дом. Андре и я освежевали медведей и тюленей, которые были убиты последними.

— Еды на полгода с лишним, — сказал он. Стриндберг лежал в спальном мешке. Отказывался от еды и много говорил.

— Весной, пока море еще будет сковано льдом, мы переберемся на Шпицберген, — твердил Андре.

Стриндберг жаловался на боль в животе, на судороги в руках и ногах.

— Судороги, — сказал Андре. — Никак не возьму в толк. Почему именно судороги?

— Ни одна из прежних полярных экспедиций этого не знала, — подхватил Стриндберг. — Цинга — да. Но ни судорог, ни поносов.

Да еще эти нарывы: обе ступни, рука, шея, лицо от верхней губы до глаз и ушей. Маленькие, но мучительные нарывы.

Утром — вероятно, это было воскресенье 10 октября — Стриндберг позвал нас. День выдался хороший, умеренный мороз, почти безветренно, и мы с Андре собирали плавник впрок.

Мы забрались в палатку.

— Пришли? — спросил Стриндберг. — Я вас слышу, но не вижу.

— Оба здесь, — ответил я.

— Снег? — спросил он.

— Нет, — сказал я. — Еще мало снега, чтобы строить дом.

— Андре, ты здесь? — спросил он. Андре промолчал.

— Кой черт погнал тебя в это путешествие? — спросил Стриндберг.

Несколько секунд он лежал с закрытыми глазами, широко улыбаясь, закашлялся, потом перестал дышать.

Мышцы лица обмякли, рот и глаза наполовину открылись.

Андре наклонился над ним, приложил ухо к его рту, попытался нащупать пульс.

— Он умер, — сказал Андре.

Да, Стриндберг умер. Этот рот, эти глаза...

Только пополудни мы вынесли его из палатки и оттащили к трещине в скале — шагов двадцать пять — тридцать.

Андре взял его хронометры, кошелек и другую мелочь. Я сунул в свой внутренний карман его записную книжку.

— Первый покойник в моей жизни, — сказал я. — Я никогда не видел покойников.

— У меня не укладывается в голове, что это он, — отозвался Андре.

— Еще бы, — согласился я. — Вместо молодого элегантного столоначальника — страшно худой человек с косматыми волосами и темной бородой.

Мы обложили тело Нильса Стриндберга камнями, нося их с берега к его могиле в расщелине. Борясь с усталостью, ходили взад и вперед, носили камни, пока не стемнело.

— Плохая могила, — сказал Андре.

— Как могилы зверобоев на Голландском мысу и острове Датском, — ответил я.

Снег, целый день снег.

Мы с Андре начали сооружать фундамент. Я носил с берега воду в кастрюле и поливал снег, чтобы он смерзался в лед. Дело подвигалось медленно.

— Надо бы сложить пирамидку, что-то вроде памятника, на могиле Стриндберга, — сказал Андре.

Конечно. Но сперва надо закончить строительство зимовья, накрыть палатку снежным домом.

— Это не цинизм, — сказал я, — а элементарный факт: со смертью Стриндберга наши запасы возросли на тридцать процентов.

— Это не элементарный факт, — ответил Анд-ре, — а голый цинизм.

— Цинизм? Беспардонная откровенность? В нашем положении, — сказал я, — о цинизме можно говорить только в одном смысле. Ты знаешь, что я подразумеваю?

— Еще бы.