Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 01 (7), февраль

Пять тысяч долларов я взяла с собой. Это была пачка почему-то из пятидесятидолларовых купюр, перетянутая классической черной резинкой. Толстая пачка. Толстая резинка. «И я тоже — толстая», — подумалось. Я положила пачку в целлофановый пакет. Пакет попыталась запихнуть в дамскую сумочку. Не вышло. Тогда я закопала деньги среди вещей в спортивной сумке. Много вещей я брать не стала. Надела джинсы, куртку, кроссовки. В деревне-то много ли нужно? На сборы ушло минут двадцать. Дело приближалось к часу ночи. К маме, к маме! Около двухсот километров. Часа четыре в дороге. Можно и за полтора, но я же без мигалки. Если все сложится хорошо, часов в пять буду на месте. Недельку отлежусь, а там посмотрим.

Я вышла в серовато-грязную ночь с большой спортивной сумкой через правое плечо и с маленькой дамской через левое. «Патронтаж неудачницы», — сформулировала я для себя. Села в «Ниву». Накрапывал мелкий октябрьский дождик. Большую сумку бросила на заднее сиденье. «Ну, подружка, не подведи…»

Машина завелась сразу. «Молодец, подружка…» Я проехала по битому асфальту мимо пятиэтажек. По полуслякоти-полугальке, вразвалочку, протряслась мимо длинного забора хлебозавода. Потом пошли рабицы, дощатые заборы. Затем — плетни. Галька кончилась, осталась размытая колея. Я свернула с разбитой колеи прямо в поле. Наперерез. По довольно твердому, с дерном полю через пять минут я выехала прямо на местную дорогу. Вот и все. Еще минут десять — и шоссе. Я негромко включила радио. Там пели советскую песню о главном: «Мой адрес не дом и не улица…» Актуально.

Теперь — только белесые пятна от фар на асфальте впереди и дворники-ходики: туда-сюда, туда-сюда… Слушать песни. Курить. И думать о чем-нибудь хорошем. Только о хорошем и главном. О маме.

Надо, надо думать только о хорошем. И — главном.

Моя мама, Надежда Петровна, всю жизнь проработала медсестрой в районной больнице.

Семилетка. Училище. Больница. Вот и вся мамина жизнь. Еще в этой жизни было два несуразных мужика-неудачника и я.

Мама родилась в деревне, где и прожила всю жизнь. В той самой, куда я ехала этой ночью. Деревня имела странное, высокое и безнадежное разом название — Кресты. Скорее всего, ее назвали так из-за старого сельского кладбища, на котором хоронили усопших со всех окрестных деревень. В Крестах никто не говорил «кладбище». Все говорили — «погост». Странно, но мобильный в Крестах брал только на погосте.

Вот и не получается думать о хорошем. Хотя о главном — как раз получается. «Главное» и «хорошее» — это разные слова в русском языке.

На погосте треть захороненных — солдаты Великой Отечественной, треть — старухи, треть — молодые еще мужики и даже парни.

Солдатских могил здесь нет. Есть плита. Там — солдатики. На плите — список сотен в пять имен. Даты все почти одинаковые: «1919–1941», «1920–1941», «1921–1941». Редко: «1920–1942»… Почти всех местных бросили сразу, в июне-июле 41-ого, в Белоруссию…. А потом, чудом уцелевших, — под Москву. Здесь не уцелел уже почти никто. В самих Крестах из пятидесяти ушедших на фронт вернулись двое. Один из них — мой дед. Он вернулся без ступни, прямо из госпиталя, сбежав оттуда 31 августа 1945-го. Он торопился вернуться, словно предчувствовал свою судьбу. Бабушке завидовали. Ровно 31 мая 1946-го родилась моя мама.

Мама родилась, но ее отец (мой дед) — умер. Не дождавшись рождения дочки. Он даже не знал, что она родится. Ему плохо сделали ампутацию. Началось нагноение, потом — запущенная гангрена и заражение крови. Дед зачал дочь в ночь с августа на сентябрь. Бабуля знала это точно, потому что только одну ночку они друг друга и любили: на следующий день дед занемог.

Он успел.

В ночь с сентября на октябрь, он, намучившись, отошел. На погосте есть могила с очень редкой здесь датой: «Петр Петрович Русаков (1920–1945)».

Потом бабушка рассказала маме всю эту историю. Тогда маме было десять лет. В десять лет она твердо решила стать медсестрой. Надела единственную белую блузку, пионерский галстук, пошла на могилу отца, отдала пионерский салют и сказала: «Папа, я клянусь стать медсестрой. Честное пионерское!» И стала.

Бабушка дожила до 98-го. Так больше замуж и не вышла. Хранила верность своему Петечке.

Вообще историю моей страны надо изучать не по учебникам, а по погостам. Посмотри даты, и все станет ясно. До слез ясно.

Сначала была первая война. Этих могил почти не сохранилось. Потом — гражданская — то же самое. А потом был конец 20-х. Могил сотен раскулаченных нет. Они почти все братские и неизвестно где. Потом была вторая война.

В 70-е стали косяком уходить матери погибших на фронте солдат. «Анфиса Сергеевна Приживалова (1895–1971)». «Валентина Евлампиевна Нычкина (1897–1974)»…

В 90-е стали уходить их дочери и вдовы погибших: «Степанида Федоровна Нычкина (1910–1998)». «Мария Пахомовна Приживалова (1921–1997)»… А вот и наша: «Евдокия Ивановна Русакова (1921–1998)».

Когда я приезжаю в Кресты и хожу на могилу бабушки, я каждый раз вздрагиваю. Потому что мне мерещится, что это моя могила. Только даты не те. Перепутал кто-то там, наверху.

На погосте есть несколько десятков могил совсем молодых парней. Есть и несколько девчонок. Родившихся в 60-х и погибших в 80-х. Это даже не афганцы, нет. Вернее, афганцы тоже есть. Но большая часть — это те, кто разбился на мотоциклах. В 80-е пошла мода на мотоциклы. Их покупали вскладчину, собирали сами из запчастей. А потом гоняли, как сумасшедшие, и по пьяни бились насмерть. Десятками. Так разбился мой старший брат («Петр Сергеевич Русаков (1969–1986)»). Мчался ночью по проселку, наехал на трубу — перелом основания черепа. Живот распорот. Все внутренности лопнули. И кровь вытекла почти вся. Утром его нашли. Мне было одиннадцать лет, когда он разбился.

В 90-х пошел настоящий мор среди тридцати-сорокалетних мужиков. Помирали мужики и раньше. Но в 90-х стали массово травиться забадяженной водкой. Суррогатом, говоря иначе. Кресты помнят 97-й. Хоронили очередную старушку, поминали. А потом похоронили сразу восьмерых мужиков. А еще десятерых моя мама отвоевала у смерти в больнице. Двое из них через полгода все равно напились суррогата, отравились и умерли. Вот такое русское упрямство. Переть на кладбище, независимо от обстоятельств.

Моя мама проработала в больнице 45 лет. И упорно продолжает работать. Отговорить ее невозможно. Три раза в неделю ходит дежурить на целые сутки. Оклад — две тысячи пятьсот рублей в месяц. Да еще пенсия полторы. Да еще два раза в год — на Новый Год и на «Победу» — премия по тысяче. Называлась сначала «Володькин магарыч». Потом стала «Мишкиным гостинцем». В смысле — президентская надбавка. Вот так вот. Как бы на такой малине не избаловаться. С непривычки-то.