Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 03 (5), август

Сашка выгреб угли из костра на месте предыдущей ночевки и накидал туда влажного мха, чтоб быстрее остыло, и бокам было мягче, а из углей раздул еще один костер метрах в десяти от «спального места». Муки голода не ослабевали, но хуже было сознание полной безнадеги: без оружия еды не добыть, скоро так ослабнет, что и бургомистров прогнать не сможет, расклюют еще живого. И нашло на Сашку затмение: стал нож рассматривать. Если быстро, наверное — быстро? А душа? Что станется с душой? «Постыдись! — услышал он вдруг голос внутри себя, — мужик ты или нет?»

— С ума сойти. Все мысли о еде.

«Утром распогодится и все изменится».

— Утром… Трое суток не жрамши!

«В поте лица своего добудешь ты хлеб свой». — Добудешь? Все море отняло!

«Разум у тебя никто не отнимал. Где все живое питается?»

— Тундра и море.

«После шторма на берегу креветки, капуста, рыба».

— Точно! Ведь стихло… Пойду!

«В туман не ходи — медведи».

— Да я сейчас руку свою грызть начну! Вот копье у меня!

«Потерпи. Отлив утром, а сейчас вода у барьера».

На берег Сашка не пошел, но и ждать до утра не собирался. Пошел на ручей пить, взял с собой бутылку для воды, лук и стрелы. Опять стрелял по уткам, и опять промахнулся. И прижался спиной к валуну, и заплакал. И расплакался горько, как в детстве. И смахивал слезы, но они текли. И пусть. Некого стесняться. Наверное, от слез и стало море соленым, от горя всякой твари живой.

Вернулся вконец обессиленный, постелил себе доски, накидал на них высохший мох и лег, глотая слюну. Спал плохо, часто просыпался и ходил подновлять нодьи. Сообщение «внутреннего голоса» встревожило. С «босыми» у охотника сложился вооруженный нейтралитет. Чаще всего медведи убегали сами, едва завидев человека или услышав лай собаки. Сашка не убегал. Не убежишь. Зимой и летом носил он с собой, кроме карабина, ракетницу или фальшфейер. Лишь однажды медведь побежал прямо на него и не остановился на выстрел из ракетницы, хотя горящий комок заряда закрутился в снегу рядом с ним. Сашка припал на колено и с расстояния в десять метров выстрелил ему в голову. И промахнулся. Свинцовый кончик тяжелой пули оставил синюю черту между коротких ушей. Медведь стал тормозить, вытянув вперед лапы и припав на зад. Вторая пуля попала ему в горло. Когда успокоилось дыхание, охотник медленно подошел. Это был небольшой, чуть крупнее пестуна, самец. Наверное, трехгодовалый. И очень худой: кожа и кости. Желтые глаза его уже остыли, но крупные квадратные лапы все еще бежали, черные когти, длиной с мужской палец, все еще скребли лед. А его скребла совесть. Зря убил. Струсил. Мишка уже понял свою оплошность и стал отворачивать. В нападении не зверь был виноват — человек. Он только что добыл нерпу, освежевал ее, снял шкуру, сложил ее конвертиком и спрятал в рюкзак, а печень, самую вкуснятину, понес домой на палочке, не хотелось рюкзак пачкать. Этот запах и учуял голодный мишка. Только сейчас, страдая от болей в желудке, Сашка понял и того обезумевшего от голода медведя.

И опять приснился охотнику странный сон: будто он дома, в семье, и будто они с младшим братом занимаются непонятным делом: кладут на стакан лист бумаги и вдавливают его внутрь стакана баночкой из-под клея. Бумага сминается, они вынимают ее за ребристые края и ставят рядом со стаканом. Получается странный такой ребристый сосуд бумажный. И они делают много таких сосудов, и брат все время вопросительно смотрит на Сашку. «Стоп! Где я уже видел такой сосуд?» Да в предыдущем сне! Только там он был из жести. На корзинку для бумаг похожий, но из жести! В сильном возбуждении Гарт проснулся. Он понял, как сделать кастрюлю из куска толстой, плохо гнущейся жести! Тут же раскочегарил посильнее нодью и бросил на нее донышко от бочки. Жесть надо сильно нагреть, «отпустить», как говорят кузнецы. Отпущенная жесть — мягкая и хорошо гнется!

Пока крышка нагревалась, он соорудил из четырех обломков бревен четырехугольный сруб: просто вкопал наполовину в песок два бревна сантиметрах в тридцати друг от друга, еще два положил сверху, укрепил верхние гвоздями, а в центре этого сруба выбрал досочкой небольшую ямку. Двумя палками выхватил из жара донышко бочки и уложил его на этот сруб. Стал его вбивать в сруб другим бревном и, по мере того, как жесть остывала, ударять все сильнее. Крышка вмялась в сруб, и последние удары Сашка сделал уже, чувствуя под «трамбовкой» песок. Края жестянки равномерно смялись и загнулись кверху. Не желая ждать, пока крышка остынет, он в нетерпении снял свои носки-рукава и выхватил еще горячее «изделие» из сруба-оправки. Так вот же она, та самая ребристая корзина для бумаг! А еще говорят, что нет вещих снов! Кастрюля готова! Еще бы чего в эту кастрюлю положить! Гарт до того воодушевился, что и спать расхотел. Обошел свои костры, подкинул толстых дров и с радостью увидел, что туман истончается. «Голос» был прав: утром погода изменится, а сейчас, наверное, прилив. Волны плещутся у самого барьера. Чтобы набрать съедобных листьев морской капусты, или, если повезет, оглушенную рыбку найти, надо раздеться и лезть в ледяную воду, а неизвестно сколько там зыбкого ила-песка накидало и выберешься ли, если застрянешь по самые по… повыше коленей, то есть.

Он улегся на теплые доски и засыпал ноги теплым мохом — крррасота! Но заснуть не успел. Из тумана возник бургомистр. Вразвалочку подошел поближе и стал охотника рассматривать.

— Что, опять крови хочется? — Сашка кинул в птицу обгорелой палочкой. Но чайка лишь пригнулась, как боксер на ринге, она не сочла нужным улететь.

Лук под рукой. До бургомистра метра три-четыре. Стрела с гвоздиком… Чайку откинуло в сторону вверх лапами. Ага! Гарт вскочил, но бургомистр со стрелой в боку уже улепетывал к морю. Сейчас переберется через барьер и уплывет!

Он догнал бургомистра у самых льдин и свернул ему шею. Но странно: голод, мучивший парня без малого трое суток, вдруг пропал. Лишь одышка непонятная появилась, пока он догонял птицу. Да и не едят чаек, не слыхал никогда.

Бургомистры с гуся величиной. Размах крыльев больше метра, тело длинное, узкое, клюв и глаза оранжевые, лапы розовые. Замечательные летуны. Подолгу парят против ветра над прибоем. Смотришь — спикировал в воду, выхватил рыбку и опять раскинул крылья над волной. И этот был крупный. Наверное, не чайка, а «чайк». Длинное узкое тело было длиной сантиметров восемьдесят. И весу килограмма два. Но никакой радости, что наконец-то, есть еда, почему-то не было. Сашка попытался ощипать птицу, как гуся или утку, но перо оказалось очень крепким, аж пальцы заболели. И тут охотник вспомнил, что его сосед, Полукарпыч, летом обувается в «чуни» из шкуры гагары. И по дому в них ходит, и за водой на речку. Влаги эти самодельные калоши не пропускают, нога всегда сухая. «Чайки, — подумалось Сашке, — те же гагары. Тоже все время на воде или в воздухе. Должна и у них крепкая кожа быть, перо и пух непромокаемые». Он отвязал нож с древка и снял шкуру с чайки, как с песца, — чулком. Ни жиринки не было под шкурой птицы, как обычно бывает у гагар и уток. Вывернув шкуру мездрой наружу, Гард затолкал ее под мох, на мерзлоту. «Еще одну чайку добуду, шкуры выделаю — вот тебе и носки готовые!»