Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8

Слегка устав от впечатлений,
Присядем на мосту Искусств [33].
Здесь есть скамейки нежных чувств,
Скамейки голода и лени.
Любую выбирай, смотри,
Неспешно наслаждайся видом —
Она поможет лучше гида
Париж увидеть изнутри.

Пройди по набережной Сены,
Где, ноги опустив к воде,
Конспекты мучает студент
О славной тактике Тюренна [34].
Ещё светлей, когда идёшь
По парку мимо карусели —
Звучат мелодий старых трели.
А вечером попасть под дождь,

На Сен-Луи [35]спуститься к Сене
С мороженым от Бертильо,
И от метро по Батиньоль
Брести за призраком Верлена [36].
Купить вино у Николя [37],
Услышать тонкий хруст багета.
Так вот какой он – город света!
Он светится внутри меня!

Чужая речь звучит в дыму огней,
на языке врага мы слов любви не знаем,
с небритых щёк мы копоть отираем
и ненавидеть учимся сильней.
За что?
За то, что горстка избранных народом
достойна окруженья своего.
Меж истощеньем душ и недородом
растёт фальшивой власти существо.
И хмель, замешанный на красно-бело-синем,
оправдывает смерть твоих детей.
Ну, что ж, безмолвная Россия,
молчи и… пей.

Непроизвольно вырвалось: «Родина!»
Остановилась. Молчу.
Май на дворе. Мною с детства усвоено:
«майские» – вот и кричу.

– Мальчик, другое совсем поколение,
что ты так смотришь? Иди!
Тётя вдруг вспомнила дедушку Ленина
и что фашисты – враги.

Мальчик, иди и играй в Шварценеггера!
Что ты уставился так?
Тётя не пьяная, тётя не вредная.
Этот платок? Будто флаг!

Хочешь, отдам? Пригодится для Робина.
Мне он не нужен, возьми!
Тряпочный символ, представь, – это «Родина»,
можешь карать и казнить.

Пусть, как в кино, всё взлетает и рушится,
дуй свою жвачку. Сильней!
Джинсовый мальчик, торчащие уши,
Родиной будешь моей?

Разве ты виноват? Виноват!
Ещё как! Ты – один.
Снег не тает. Морозно. Зима.
Невысокий, седой гражданин
банку с клюквой устал предлагать
и понуро сидит.
– Виноват!
Быстрым шагом я мимо иду,
не спросив о цене.
– Винова… винова…
Звук шагов приглушил мягкий снег.
Не тревожь понапрасну слова,
детям клюквы купи,
мёрзнет зря пожилой человек.

Я вслушиваюсь в шёпот за окном,
в берёзовую трепетную тайну.
Моей судьбы и жизни колесо
сегодня стало просто обручальным.

Всё кажется берёзовым, томит
и кружится,
и токает, и рвётся…
И римской цифрой «пять»
надрез
болит,
сок по стволу седому в землю
льётся —
сок жизни.

Пей его скорей,
вкуси ещё и празднуй,
будь причастна!
Разрушено табу, так не жалей,
и на пиру, и после —
ты прекрасна!

Играет тёплый ветер в волосах,
набухли, зеленеют почки-крошки,
берёзовое время на часах,
берёзовые
буквой «эЛь»
серёжки…

Из отчего дома
внезапно уехали мы.
Менялись квартиры
на лучше и больше, престижней.
А мне всё казалось, что Клён мой
дорос до Луны,
и я не узнаю его,
если только увижу.
Он вырос стихийно,
никто его там не садил:
под плотным,
высоким забором.
С балкона, сначала
я просто следила за ним,
по-детски, с задором.

Он выстоял, выгнулся
и напрямик,
макушкой, упорно
старался как будто
быстрее расти,
коснуться балкона.
И чудо случилось!
По осени, после дождя,
я вышла, прищурясь,
вдыхая прохладное солнце,
взглянуть, как там Клён.
Клён, волнуясь, смотрел на меня,
и мне показалось,
смеётся…

Спилили его.
Он другим загораживал свет.
Туда, где он рос,
допустили репей и крапиву.
Я отчему дому
сквозь слёзы
открыла секрет —
дневник пролистала ревниво.
До дней,
где хранился осенний привет
от юного Клёна.
Совсем не смеялся тогда он,
нет-нет!
Он плакал
влюблённо.

Сколько дней прошло.
Сколько дней пройдёт —
на болотах таволга отцветёт.
Ничего опять не случится вдруг:
ни любовь, ни друг – не придут.
Оттого-то так заболелось мне,
занедужилось в стороне,
за простором рек,
где лесов не счесть —
знание времён настоящих есть.
Вот за них-то я и молюсь сейчас:
не покинь меня, настоящий час,
настоящий друг и любовь-печать,
что даны на жизнь —
жизнью и венчать.
Различи меня посреди разлук…
Тетива, звени – согревайся, лук,
от руки, что быль
небылью зовёт.
И лети, стрела, в темноту болот!

Краткий сон прошёл остаток ночи,
горестный восход теснится полем,
расстояние закатано в клубочек
из суровой нити, хлеб посолен.
Там, у переносицы дороги,
как слеза, родник, не преставая,
притекая, помогает многим.
И приходит истина простая
из глубин, которых не затронуть,
но захочешь только – и обрящешь,
и, нырнув по доброй воле в омут,
прошлым ужаснёшься в настоящем.

Стихами начинаю жить,
а ведь ходилось не за вдохновением —
за чистотой, за редкостью мгновения
преодоленья глупости и лжи.
До крови на ногах, до исступления
молить из тьмы воспоминанья лет
и подниматься покаянным пением,
нести свой крест по стоптанной траве
среди таких же усмиренных, веруя,
что завтра будет радость новых дней,
и благодать великого смирения,
и ослабленье тяжести скорбей.