Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8

Приди ко мне, прощение,
приди!
Болезнью,
скорбью,
тяжким испытаньем…
Стань благодатью истины-воды,
святой, прозрачной
истины дыханьем,
молчанием, скрывающим ответ
за мироощущеньем мирозданья…

Я буду звать, хоть мне прощенья нет,
и краток век на время покаянья…

Нерасшифрованных надежд
неодолимое влеченье,
души тревожное теченье
по неизученной воде
над незнакомым отраженьем
давным-давно забытых дней,
обжитых памятью твоей
и одиночеством вечерним.
Над временем не властны мы
и все же кратко им владеем,
но с каждым годом холоднее
жить потеплением зимы.
Подумаешь, что вот ещё
кому-то очень-очень нужен —
откроешь дверь…
а там лишь стужа,
и путь луною освещён.
Тогда решишь, что надо быть
среди людей, таких же точно,
оденешься, как будто срочно,
и важно выйдешь из избы…
Прикосновением одним,
всего лишь мимолетным вздохом
ты дашь понять о том, как плохо
считать отпущенные дни.
И долгим будет разговор
ваш накануне расставанья. Два человека-изваянья.
Окно. Луна. Тропинка. Двор.

Ты первым хочешь быть? Среди кого?
На всём пространстве призрачного счастья
ты не найдёшь ни горя, ни зловластья,
а если и найдёшь, то что с того?

Не пройден путь до смертного одра,
и час ухода никому не ведом.
И лучше уходить за кем-то следом.
Ты первым хочешь быть? Тогда пора!

Ветер у дороги обласкает,
на прощанье пылью обнёсет.
Доченька ни в чём не упрекает,
на прощанье дарит василёк.

Сяду в переполненный автобус,
улыбаясь, слёзы облизну.
Кончился мой вдохновенный отпуск,
надо снова пополнять казну.

Василёк, оставленный в кармане,
символ боли предстоящих дней.
Бабушка её опять обманет,
скажет: «Завтра мы поедем к ней».

Вырастет моё дитя без мамы
и без папы, вырастет себе.
Василёк, засушенный в кармане,
не принадлежит уже траве.

Так влюбляются, милая, слышишь!
И писать начинают стихи,
и других забывают мальчишек.
Дни бездумны, хмельны и легки.

И зовёт неизвестность в дорогу,
и берёзовый сок, как вино.
Только светит печально и строго
одинокое чьё-то окно.

Поцелуи, рассветы, туманы.
Как в романах: любима, люблю…
За окном ожидание мамы
охраняет невинность твою.

Снова осень наступит,
наступит сентябрь оголтелый,
раззвездится в холодной ночи.
Мне моя невесомая жизнь надоела.
Что ты, сердце, молчишь?
И молчи.
Не подсказывай мне
ни судьбы, ни причала.
И дорогу одну лишь.
Одну.
Ту, которой ходилось сначала,
ту, в которой исходишь вину.

В сиянии листвы,
во влажном воздухе
сокрыто торжество.
И дождь к земле прилепится
и тайно
прольётся внутрь.
О жизни знаю я
не более чем лист,
но думаю, что знаю!
От греха до «в омут с головой»,
от вороха страстей
до выбора
меж чистым и нечистым —
мирская пропасть лет.
Природа торжествует над природой:
обласкан солнечным лучом и обогрет
промокший пёс, не блещущий породой.
И благодать исходит тишиной,
энергией дерев и трав клубится,
и здесь, внизу, я счастлива за птицу,
парящую
в просторе надо мной.

Неосудное время творит чудеса:
станет чёрная белой у мамы коса,
станет внучка качать на коленях мальца,
а сосна станет выше у крыши венца.

Соберётся семья за столом ввечеру,
дети будут мешать, продолжая игру,
будет литься беседа без края-конца,
будут смех и веселье от капли винца.

Неосудное время на всех парусах
пролетает в однажды рождённых часах,
только память ребёнком стоит у крыльца,
крепко за руку взяв дорогого отца.

Песочные часы сдались без боя,
бездумно и безвольно истекли.
Я дедовы глаза сейчас закрою,
не дописав ему всего строки.
Он очень ждал, но так и не увидел,
как плачу я,
и не пожал руки.
В молчании унёс свои обиды,
а я не дописала лишь строки.
Лежит листок ненужный на коленях.
Не нужный, кроме деда, никому…

Я называла деда дядя Женя
и не садилась вместе с ним к столу.

Провинция реальная, неспешная
декабрьским утром скрипнет и вздохнёт.
Судьбинушка здоровая, безгрешная
в шалюшке под окошком, у ворот
кидает снег.
Пылают щёки розовым,
алеют губы в белой пелене;
непуганый снегирь на сук берёзовый
слетел, оставив стаю в стороне.
Смешная жизнь, смешная и желанная!
На лапах сосен снегу – только тронь!
Из бани выйдешь – и готова ванная,
251
И снежный душ лови, не проворонь!
А тишина! Безудержно-хрустальная.
Сквозь шелест ветра вдруг – церковный звон.
«Любовь моя – душа провинциальная!» —
мурлычет сердце чувству в унисон.

Запаха живительный глоток.
– Здравствуй, позабытое жильё!
Серый облетевший потолок,
пёстрое дешёвое бельё.
Вьюн разросся —
с пола до плиты
разбросал кленовую листву;
белые «невестины» цветы
повернули личики к окну.
Не хватает вроде бы кота,
но на старом кресле виден пух;
календарь оборван.
Свысока
ходики умасливают слух.
Пианино у стены блестит,
а на нём, под лентою, портрет,
где мой друг, который был убит.
С той поры прошло немало лет.
Три иконы высоко в углу.
Я им тоже кланялась не раз,
умоляя Бога и судьбу
возвратить ушедшего для нас…
Чайник лихо свистнул и притих,
чутко скрипнув, приоткрылась дверь,
на столе, накрытом для двоих,
рюмочка под ломтиком потерь.
– Наливай и выпьем за любовь,
за любовь, которая жива.
Перед Небом ты – моя свекровь,
перед Небом я – его жена.

Нет, не жаль, что люблю, не жаль.
Моя грусть – не твоя печаль,
моя боль – не твоя беда,
мои слёзы – вода.
Моя память – всего лишь сон.
Пробуждаюсь: а был ли он?
Целовались ли мы тогда?
Не вода.
Помнишь, как провожал-встречал?
Очень многое означал
Тот, единственный в жизни, раз —
без прикрас.
Жар, в автобусе толкотня,
у тебя на коленях я,
и волшебных ночей туман —
не обман!
Лёгким взмахом накинет сеть
спутник-время – пора стареть
и любить тебя, как тогда!
Ты – судьбы моей невода.