Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

когда без края и стыда
война войне войной
прыг-скок по горлу немота
стеклянный шар земной

с орбиты прочь и дотемна
(пропеть пропел пропой)
тогда две доли путь зерна
сравняемся с собой

там песню сложим наравне
с тем что не я не ты
напев её из глухоты
слова из немоты
врастая книзу слепотой
в историю страны
и прежний мой упрямый мой
ей больше не нужны

она мелодия без рук
симфония без ног
а вслед (понять пойми испуг)
в двуличии упрёк

и кто бы поравнявшись с ней
узнал (стоять стою)
чем обречённей тем верней
у речи на краю

деревья в Ясной стары и больны
висит роса на копчике Луны
не видно утром ёжика в тумане
лишь дождевую бочку полнит дождь
и ты уже давно тепла не ждёшь
тепло как дождь опять тебя обманет

кто ты чтоб жить в покинутом раю
я каждую тропинку узнаю
и слышу шёпот каждого бутона
здесь родина внебрачная моя
здесь я познал основы бытия
которые у смертных вне закона

я помню мельк бомжующих стрекоз
Калинов Луг прорезавших насквозь
и водяную крысу возле мостка
в реке неспешной ирисы цветут

здесь немец деду вслед кричал: капуті
сбежал мой дед
и дядю спас
подростка

Бродит по городу нищий старик,
странный немного, зовут Николаем.
Чем занимается? Пьёт до зари,
ёжась от холода, спит за сараем.

Помнит ещё, как в окопе солдат,
взрывом отброшенный, сняв рукавицы,
сунул за пазуху связку гранат,
сплюнул окурок и под гусеницы.
Танк обезвредил, а сам на куски.
Лишь портсигар уцелевшим остался.
Немцы тогда отошли от Москвы,
наши тогда перестали стесняться.

Выперли фрицев и взяли Берлин.
Знал бы солдат тот, себя подорвавший.
Имя солдата не сберегли.
Числится безвести вечно пропавшим.

Дай ему, Господи, новую жизнь,
только без этих атак-отступлений.
Где ты, старик, наконец, покажись
из-за угла с портсигаром трофейным.

Зеленеть начинают деревья, как тина в прудах.
Мне до сумерек самых все видно с распахнутой лоджии.
Это майские праздники…
Солнце. Копают в садах,
на три дня забывая, что все мы – из племени Борджиа.

Пахнет вечер прохладцей и слабым шашлычным дымком,
и трамвай дребезжащий, спускаясь с опаской по Кирова,
то споткнется и звякнет –
инвалид орденами –
звонком,
то зашаркает в горочку…

Воин из воинства Пиррова,
я сижу наверху.
Подо мной закипает тайга
приовражий, куда не ступала живая нога,
только взгляд наблюдал буераки, кусты да колодины…
Дай мне твердость, сестричка, на эти четыре шага,
а не дырку от бублика,
то есть, конечно – от ордена.

После войны
в нашем классе
у меня одного
был отец,
за что остальными,
случалось,
я был беспощадно бит.
До сих пор не забыл
вкуса крови во рту,
и кто бил и куда.
Ничего не забыл,
но знаю:
им куда тяжелей
помнить об этом.

Из глубокой глуши подмосковной
жизнь меня выводила не раз:
не засыпало в штольне бездонной –
видно, Он приберёг про запас.

Нагорбатился вволю на драге,
намывая казённый металл,
и от Волоколамска до Праги
подрывную машинку таскал.

А за то, что ни пуля, ни мина
не оставила в той стороне,
нам с женой – две медали, два сына,
два инфаркта – всё сталось вдвойне.

Ну, почти… Только самую малость –
на погосте второго креста –
из ненажитого и осталось.
Так ещё ведь не вся прожита.

Да и долго ль кресту на просторе,
уходя каждый вечер во тьму,
одному рассыхаться под ветром,
намокать под дождём одному.

Он пришёл с войны. Но с какой такой?
Нет уж войн давно – все ему твердят.
А ему всё мнится: там, за стеной,
И из всех щелей – громовой раскат.

Он не помнит дня. Он не знает сна,
Оттого что сон – это тоже явь.
Во дворе война. И во сне война.
И кругом война. «Ах, уймись, оставь!»

Лишь сомкнёт глаза и опять – патруль.
Спит Кабул и всласть, как дитя, сопит.
Полыхнёт сейчас – он уткнётся в руль.
Он огнём объят, а его знобит.

За спиной друзья – и они горят.
И ему б сгореть. И ему б туда,
Где ни войн, ни зла. А его – назад:
Где придуман ад, где кругом – беда.

Где потерян ты, как игла в стогу,
И куда б ни плыл – не нащупать дна.
Где молчать нельзя и кричать – табу:
За окном – война, и в душе – война.

Спят Москва, Берлин… Спи и ты, Кабул!
И звезда горит – на весь мир одна.
Вот тебе перо. Напиши, Катулл,
О любви стихи. Пока есть она.

И начинают каблучки пажей
Выстукивать чечетку мятежей.
И засоряют память площадей
Цвета знамен и прозвища людей.
И пулеметы лезут на балкон,
Захлебываясь лентами окон.

Невыносимо низок потолок.
Невыносимо гениален Блок.
Невыносимы шорохи знамен,
Которым нету дела до имен!
Когда гортани рупоров мертвы,
Они уже не требуют жратвы.
Они, как жезла, требуют ружья.
Уже расстрелян и низложен я.
Уже калеки тянут кулаки,
Чтоб исправлять мои черновики.