Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

Им не удастся меня убедить
беглым течением красноречивой строки,
научить вычурным поклонам, изысканной маете –
натягивая среди ночи на голые плечи пиджак,
не прохриплю о согласии на неродном языке.
Мягкая пыль стелется бахромой,
рваный край жизни набухает воровскою пеной,
отвесные взгляды лижут взгляда ладонь,
голод скребется черствою коркой по звериному чреву.
Кормчий – отсутствие силы, побег омелы в руках,
гибкое просторечие червленой тяжелой лозы, –
скольжение по небритой щеке назойливой медоточивой слезы
подобно полету ангела по стеклянному разогретому небу.
Настоящее дело стелется как трава,
никнет ракитою в лоно лесных запруд.
Зверь, что крадется по следу, знает волчьи права
и не останется там, где его запрут.

Когда восходит белый свет,
оповестив наверняка,
ты шьешь спасательный жилет
из камыша и сквозняка.
И в ожидании двурушника-гонца
змеишься в шелке вышколенной лести –
но вот уже маячит у лица
настырный стон, росток усердной вести.
И рвется кокон, и дымят мосты,
все мчится в жерло звука, обмирая.
Кипит рассудок, вырванный из рая…
Так смотрит Будда – хищный глаз Китая.

Скрипнула шаткая дверь,
юркнула жизнь на свободу,
суши подстреленный зверь,
всхлипнув, уходит под воду.

Цепко гремят якоря, море корчуют угрюмо –
душу подцепят багром, дернут, подбросят из трюма.
Вот и лети, камикадзе, сквозь варево стужи,
в мир, разодетый бедой, рваный, лукавый снаружи.
Там скороходы спешат, сапоги обмотав облаками,
весть запечатать, предать, тучи толкают боками.
Что бы там ни было – Бог, пламя, путей перекрестье,
сердце-сорвиголова в утлое мчится предместье,
гроздья набухших планет хищным рывком раздвигая,
смотрим гремучий балет, в точку нуля, не мигая…

Музыки взорванной, крови блудящей потоки
ливнем тугим зацепились о провод жестокий.
Там, на равнинах, горючих, сквозных, безвоздушных,
перед последним прыжком, долгожданным, пустым, простодушным,
горькой пощадой пульсирует зернышко боли –
власть возвращения, прореха в «ничто» поневоле.

Рассыпаясь на камешки, песчинки и крупинки пыли,
мы теряем основу в словах, в понятиях, где мы плыли,
вот воронье крыло, вот обломок вчерашней боязни,
из расщелин зари – скарабеи стотысячной казни.
Только что-то потрескивает, то ль головни остывают,
то ль рассыпаются дровни,
толь арестанты шагают, то ль деревья, попробуй, упомни.
Может быть, зерна гнилые ложились в паленую жижу,
вкрадчивый голос шептал про себя: ненавижу…
Пустое все это – закон рассыпается древний,
сруб по реке проплывет, превратится в приветствие кремний.
Если б смог ты прознать, где же корни кустарника света,
чей каприз полыхает, чей звон превращается в лето,
то дожди расплелись бы, как косы, над жатвою пыльной,
океанскою кровью наполнился воздух могильный.
Но где слово блажит, на кислотном ветру остывая,
осыпается жизнь, как сухая мука с каравая.

Послушай, дорога, которую можно найти,
то град, то зерно рассыпает в слезах на пути:
равновесие сердца, в котором расставлен капкан, –
стрекозиною славой, буддийскою верностью пьян.
Только вновь раскрываются створки морских путешествий,
где голодные тучи клюют черепицы предместий,
то акул плавники или чайки в пробитом закате,
где мохнатое солнце танцует в медовом халате.
Там зашторенный сад, шепоток в полутьме паутинной
и поношенный дождь, что висит на сосне гильотинной.
Это глиняный шар, это ржавое зеркало мести,
где ломаются копья в бермудском коричневом тесте…

Тлеет нить Ариадны, дымит на гудящем ветру,
и труба урагана пропащую тешит сестру.