Евгений Водолазкин - Музей

ДРАУЛЕ. Мой-то Николаев вчера интересовался, ты меня раздеваешь или я сама это делаю. Пристал, как репей. Жуткий тип.

КИРОВ ( с опаской ). Он меня что, подозревает?

ДРАУЛЕ. Подозревает? Да он давным-давно все знает! Думаю, еще с лужских времен. Ну, чего ты сидишь, как труп? Кстати, Николаев тебя еще и убить собирался: редкое дерьмо!

КИРОВ. Меня? Убить?

ДРАУЛЕ. Ну, да, тебя, а кого же? По-моему, вполне естественно. Какой бы он ни был, мой Николаев, у него тоже есть гордость. Ему дай волю – он и меня пристрелит, собака. А лучше бы – нас с тобой вместе. Одной пулей – хотел бы?

КИРОВ. С этим надо что-то делать. Это может плохо кончиться, Мильда.

ДРАУЛЕ. Какой же ты зануда. Ну, расстреляй его, если хочешь. Только это будет уже не та любовь. Не будет той остроты, понимаешь? Так, чтобы обоих одной пулей. Ладно, расстреляй его к чертовой матери, все равно ведь при живом Николаеве я за тебя выйти не смогу.

КИРОВ. Надо будет, в самом деле, с Медведем поговорить. Думаю, Медведь найдет правильный выход. Ответственный товарищ.

ДРАУЛЕ. Можешь этому товарищу передать, что первоначально Николаев его намечал бабахнуть. Потом, правда, все-таки тебя решил.

КИРОВ. Медведь выход найдет. Обязательно. Это, знаешь, не дело, первых секретарей обкома истреблять.

ДРАУЛЕ. Ты заодно с кикиморой своей что-нибудь реши. Она мне здесь абсолютно не нужна.

КИРОВ. Ну, что ты, Мильда, куда же я ее дену? Расстрелять ее рука не поднимается: столько лет вместе прожили.

ДРАУЛЕ. Как хочешь. Можешь в Лужский район делегировать, пусть себе сидит в охотничьем хозяйстве.

КИРОВ. Ладно, подумаю.

ДРАУЛЕ. Тут действовать надо, а не думать. ( Встает, поправляет юбку. ) Ставлю тебе «неудовлетворительно». ( Выходит. )

Николаев в своей квартире. Он лежит на кушетке, уткнувшись лицом в подушку. Полумрак. На стене портрет Кирова в кругах мишени. В свете луча неслышно входит Сталин.

СТАЛИН. Товарищ Николаев Леонид Васильевич?

НИКОЛАЕВ ( не поворачиваясь ). Оставьте меня, все вы! Застрелиться хочется.

СТАЛИН. Вот потому я и здесь, товарищ Николаев.

НИКОЛАЕВ ( поворачиваясь и протирая глаза ). Товарищ Сталин?!

СТАЛИН. А что тут странного? Это и есть мой партийный долг – поддерживать отчаявшихся товарищей.

НИКОЛАЕВ. Товарищ Сталин!

СТАЛИН. Ну, успокойся, успокойся.

НИКОЛАЕВ. Значит, вы все знали?

СТАЛИН. Обязательно.

НИКОЛАЕВ ( хлопая себя по лбу ). Конечно! Как же могло быть иначе… Товарищ Сталин!

СТАЛИН. Да успокойся же!

НИКОЛАЕВ. Я знал, что вы придете. Не могли вы не прийти, товарищ Сталин!

СТАЛИН. Вот именно. Не мог. Мне, товарищ Леонид, одинаково дороги и вожди партии, и одинокие страдающие ее члены вроде тебя.

НИКОЛАЕВ. А я всю жизнь страдаю, прямо с детства. Я ведь в детстве рахитом болел. Было нас у матери четверо – я, Петр, Анна и эта…

СТАЛИН. Екатерина.

НИКОЛАЕВ. Точно. Она. И рост у меня из-за такого детства получился мизерный. Знаете какой?

СТАЛИН. Метр пятьдесят. Небольшой, конечно, рост. Только ты не расстраивайся, товарищ Николаев, партии нужны люди разного роста.

НИКОЛАЕВ. Да что я вам рассказываю – вам на человека только взглянуть стоит, и вы уже о нем все знаете. Гений!

СТАЛИН. Есть немного. Только кое-что мне еще и докладывают.

НИКОЛАЕВ. Жизнь жестока, товарищ Сталин. Вот ноги мои взять.

СТАЛИН. Кривые.

НИКОЛАЕВ. Даже это вам обо мне доложили?

СТАЛИН. Нет, это я сам определил.

НИКОЛАЕВ. Что, так заметно?

СТАЛИН. Не очень заметно, разве что анфас. Старайся, товарищ Николаев, к собеседникам в профиль держаться, никто и внимания не обратит.

НИКОЛАЕВ ( прижимается к груди Сталина ). Спасибо! Вот так бы мне раньше кто-нибудь посоветовал, может, и не страдал бы я в своей жизни. Никто меня, кроме вас, товарищ Сталин, не любит. Даже жена моя, Мильда Драуле. Я уж к ней и в фас, и в профиль – никакого у нее ко мне влечения.

СТАЛИН. Ни за что не поверю. Значит, мало ты к ней в профиль стоял. У тебя гордый профиль.

НИКОЛАЕВ. Как же мне к ней в профиль стоять, если ее теперь дома почти не бывает? Эх, товарищ Сталин, даже говорить о жене моей, Драуле, тошно.

СТАЛИН. Ну, чего там с твоей Драуле приключилось?

НИКОЛАЕВ. Пала, товарищ Сталин. Самым грубым образом пала, на почве половых отношений.

СТАЛИН. Ай-ай-ай! Плохи наши дела. И с кем же?

НИКОЛАЕВ. Вы не поверите.

СТАЛИН. Поверю.

НИКОЛАЕВ. Страшно сказать.

СТАЛИН. Скажи.

НИКОЛАЕВ. С товарищем Кировым. Непосредственно.

СТАЛИН. Не может быть! Да еще непосредственно. ( Жестом успокаивает Николаева. ) Я тебе верю, товарищ Леонид. Партиец ты честный, с большим стажем – как же тебе не верить? Какая горькая правда! Полное падение нравов, практически – разложение. Я тебе больше скажу, товарищ Николаев ( манит его пальцем ): я теперь не могу положиться даже на ЦК. Теперь уже не могу. Тридцать процентов товарищей из ЦК страдают эротическими фантазиями.

НИКОЛАЕВ. Тридцать процентов…

СТАЛИН. Страдают. Это секретные цифры, но ты должен ими овладеть.

НИКОЛАЕВ. Довольно высокий процент.

СТАЛИН. Что самое печальное – его не удается опустить. Тебя не удручают подобные данные?

НИКОЛАЕВ ( удрученно ). Удручают. Таких при жизни расстреливать надо.

СТАЛИН. Вот именно. Это все Троцкий. Он товарищей из ЦК разложил, включая товарища Енукидзе. Товарищ Енукидзе тоже хорош: отвечает за укрепление колхозного строя, а мысли его далеко. Страшно далеко они от пашни. Раз встретил его в Кремле, говорю: «Что, стыдно, товарищ Енукидзе? Видно, говорю, семена Троцкого упали на благодатную почву, а, товарищ Енукидзе?» А он только плачет, плачет, плачет… Так что же мы будем с Кировым делать?

НИКОЛАЕВ. Может, того… Расстреляем?

СТАЛИН. Нехорошо как-то, он – любимец партии. Не по-ленински это, понимаешь?

НИКОЛАЕВ. Придумал. Пусть «Правда» опубликует полный отчет о его похождениях. Во всех, как говорится, деталях.

СТАЛИН. Можно, конечно, и опубликовать… Только что это даст? Ты же в курсе, какие у меня в ЦК товарищи – их потом от «Правды» не оторвать. Да и за тебя обидно, знаешь? Как ты после этого жить будешь?

НИКОЛАЕВ. После этого – только умирать.

СТАЛИН. А других у тебя идей нет, товарищ Леонидов? ( Смотрит на портрет Кирова. ) Вот в припадке, скажем, ревности ты за себя ручаешься?

НИКОЛАЕВ. Я? Не знаю… Не ручаюсь, наверное.

СТАЛИН. В ослеплении страсти ты за себя отвечаешь?

НИКОЛАЕВ. В ослеплении – не отвечаю. Я, товарищ Сталин, в ослеплении таких дел могу наделать – только держись!

СТАЛИН. Вот этого я и боюсь. Как бы ты мне Кирова случайно не застрелил.

НИКОЛАЕВ. А, верите ли, мелькнула мысль. Сначала соображал: застрелю-ка я товарища Медведя, он от ленинских норм отступает. Как и товарищ Кодацкий, между прочим. Не говорю уже про Лидака с Чудовым. А потом думаю: может, с товарища Кирова прямо и начать? Товарищ Медведь, может, и не виноват, что он такой? Может, товарищ Киров его таким и сделал? Как и товарища Кодацкого. Но не Лидака с Чудовым, эти – просто уроды. Они уже до Кирова такими были, понимаете?