Иван Радоев - «Красное и коричневое» и другие пьесы

Комната погружается в темноту. Лунный свет озаряет лестницу и коридор. Яна медленно направляется к себе. В дверях появляется А н г е л. Он идет тихо, на цыпочках, но, заметив Яну, пытается шагать уверенно, будто ничего не случилось. Неожиданно увидев его рядом, Яна вздрагивает.

А н г е л. Ты почему не спишь, Яна?

Я н а. Не хочется.

А н г е л (пытается погладить ее по голове) . Любовь? Уж не новый ли постоялец?

Я н а. Что ты говоришь, дядя?

А н г е л. Берегись, Яна. Не нравится мне этот человек.

Я н а. Я была в саду, с Антонио.

А н г е л. Антонио… Он тоже лиса порядочная. Берегись, Яна! Я все-таки тебе дядя. Спокойной ночи! (Идет к лестнице.)

Я н а. Ты откуда?

А н г е л (помолчав) . Дежурил на складе. (Поднимается.)

Я н а (оставшись одна, садится на ступеньку и опять ровно, спокойно, словно сама с собой или словно рассказывая свою историю Путнику из первой картины, говорит) . Никогда не думала, что настанет день, когда я тоже влюблюсь. Мне всегда казалось это ужасно смешным. Я и над подругами в колледже смеялась… Люди любят друг друга, чтобы пожениться. Иначе зачем она вообще нужна, любовь? Неужели чтобы мучиться? Так ведь и без любви в этом мире слишком много горя. Зачем тогда любовь? Никогда раньше я об этом не думала. А сейчас думаю… Может, любовь и дана людям для того, чтоб они думали? Боже, какая я дурочка!.. Всего пять дней назад была такой сильной, уверенной, веселой. Где теперь моя веселость? Может, это потому, что я стала думать? Иван сказал: «Единственное, что у меня отняла жизнь, — веселость». Но ведь это же самое дорогое. Что может быть лучше веселого человека? Веселых людей?.. Когда мне было лет восемь, я как-то заболела. Приходил ко мне старичок доктор, весь седой. «Ну-ка, засмейся», — говорил он. Вынимал из кармана часы и заставлял меня на них дуть. Я дула, золотая крышка открывалась сама собой, и часы начинали играть. А я смеялась. Тогда я была уверена, что меня вылечили именно эти поющие часы, заставлявшие меня смеяться. А теперь, когда у меня вдруг совсем пропал смех, я понимаю: самое лучшее, самое красивое в человеке — это его веселость. Мы все должны быть веселыми. Понимаете? Как хорошо, например, услышать чей-нибудь громкий, свободный смех. «Мы с тобой любим друг друга, — сказал Иван, — а когда люди любят, они свободны». Неверно. Свободны только веселые. А мы с ним оба невеселы. Веселому человеку доступен весь этот громадный мир. Веселый человек умнее других людей. Веселый человек даже по узкой улочке Санта-Фе шагает так, словно перед ним простерлась вся земля. На перекрестке стоят два глупца и битых три часа спорят, пароход ли идет против течения или течение против парохода. Веселый человек, мимоходом услышавший их, смеется — громко, свободно. Кто может запретить ему смеяться? Будь у меня власть издавать законы, я ввела бы один-единственный закон: все люди на земле обязаны быть веселыми. А печальных надо поместить где-нибудь отдельно, чтоб не портили впечатления от звезд, деревьев (встает) … птичьих песен, садов, улиц (поднимается по лестнице) … водопроводов, электрического света… (Уходит.)

Внутренний двор, образованный домом и постоялым двором Сильвестра. Слева — задняя дверь корчмы. От нее к двери дома ведет устланная каменными плитами дорожка. Спереди, справа, под старым деревом, стол, скамейка и несколько плетеных стульях. Жаркий послеполуденный час. Из дома выходит И в а н и направляется к скамейке. За ним Я н а.

Я н а. Думаешь, не вижу? Вот уже несколько дней, как ты стал совсем другим. Стараешься даже не встречаться со мной.

И в а н. Нет, Яна. Просто отец болен.

Я н а. Знаю. Но есть и еще что-то. Я ведь вижу, какие у тебя глаза.

И в а н. Прикажешь смеяться?

Я н а. За что ты на меня сердишься?

И в а н. Ни на кого я не сержусь!

Я н а. Почему ты такой? Скажи, мне надо знать. Узнаю — уйду. Не буду тебе надоедать, мешать не буду.

И в а н. Уйди, Яна!

Я н а. Хорошо. Ухожу. (Направляется к дому.)

Иван садится на скамейку, смотрит ей вслед.

И в а н. Яна!

Яна замирает на месте. Потом оборачивается и идет к нему.

(После паузы.) Яна! Твоего дядю зовут Ангел, верно?

Я н а. Ангел.

Пауза.

И в а н. Он хороший человек?

Я н а. Он меня очень любит.

Пауза.

А что?

И в а н. Больше тридцати лет назад, Яна, когда нас с тобой еще не было на свете, там, в Болгарии, вспыхнуло восстание. Народ поднялся против тирании, за хлеб, за свободу. Восстание было подавлено. Пришла расплата… Мой отец, Яна, вот уже больше тридцати лет как мертв. Не для меня и тебя, не для Антонио и твоего отца… Но для одного человека здесь он мертв. Этот человек — его убийца. Три дня назад, когда отец спал, он вошел к нему в комнату.

Я н а. Здесь?

И в а н. Здесь.

Я н а. Этого не может быть.

И в а н. Не знаю… Может, отцу это только показалось. Он последнее время плохо спит, беспокойно. В ту ночь, когда отец позвал меня и я бросился к нему. Ты никого не встретила?

Пауза.

Я н а. Дядю. Столкнулись на лестнице. Он спросил, почему я не сплю. Сказал, что дежурил на складе, что ты ему не нравишься, и ушел.

И в а н. В ту самую ночь?

Я н а. В ту самую.

И в а н. Яна! Никому ни слова об этом. Понимаешь?

Я н а. Понимаю.

И в а н. Никто не должен знать о случившемся.

Я н а. Понимаю.

Пауза.

И в а н. А мы вернемся на юг.

Яна смотрит на него в недоумении.

Нам больше нельзя здесь оставаться.

Я н а. Не понимаю.

И в а н. Теперь мы уже не можем уехать в Болгарию, Яна. Деньги, что мы скопили на дорогу, подходят к концу. Если отец проболеет еще несколько дней, нам только-только хватит расплатиться с твоим отцом за стол и комнату. Поэтому, как только отец поправится, нам придется вернуться на юг.

Я н а. Почему ты раньше не сказал мне об этом?

И в а н. А что ты можешь сделать?

Я н а. Это правда? (Приближается к нему.) Вы не уедете? (Решительно.) Тогда я тоже поеду с тобой на юг.

И в а н. Со мной? На юг?

Я н а. Да.

И в а н. Со мной?

Я н а. Да.

И в а н. Но там ужасно.

Я н а. Я не боюсь. Я родилась там. А с тобой мне ничего не страшно.

И в а н. Но что ты там будешь делать?

Я н а. Работать.

И в а н (берет ее за руку) . Этими руками?

Я н а. Этими руками.

И в а н. За один год эти руки почернеют, потрескаются от песчаных ветров Патагонии.

Я н а. Я не боюсь.

И в а н. Там, куда мы уедем, нет воздуха. Люди там дышат нефтью. Нефть забивает рот, нос, попадает в горло, потом в легкие, человек начинает кашлять…

Я н а. Я не боюсь.

И в а н. Там нет женщин… кроме тех, что пошли вслед за сильными мужчинами, а потом, чтобы жить, стали выходить по ночам к уличным фонарям… Начинаются болезни. Вечерами выползают ядовитые насекомые…