Иван Радоев - «Красное и коричневое» и другие пьесы

Снаружи слышатся голоса и смех. Парень и Девушка смотрят на дверь. Входит Л е с н и к, в руке у него заяц. Ветеринар и директор МТС остались где-то там, в темноте. Лесник сконфуженно смотрит на Парня и Девушку, нерешительно кивает им.

Пауза.

Ну что, поймал их?

Л е с н и к. Они меня поймали…

П а р е н ь. И о чем речь была?

Л е с н и к. О Гошке моем… О техникуме, куда он хочет…

П а р е н ь. Ах, о Гошке, о техникуме… Что ж, браво, браво! Оказывается, они очень добрые люди! Вот и зайца тебе дали — у-у, какой большой заяц, на полтора кило потянет! (Вырывает зайца из рук Лесника.) Теплый еще… Наверное, последним выстрелом уложили… Ветеринар, наверно, а? Ну говори, что ж молчишь! Ты ведь решил поймать, да? И показать им кузькину мать, да? Ну, говори, что онемел?!

Лесник вырывает зайца из рук Парня.

Л е с н и к. Не лезь не в свое дело, паршивец!

Лесник исчезает в темноте. Оттуда слышится его бормотание: «Вот паршивец этакий… Учить меня будет…», потом громкий смех всех троих.

П а р е н ь (Девушке) . Слушай, иди, иди! Потому что когда-нибудь ты вспомнишь, что вернулась с середины пути, и тебе станет очень горько. И может, если ты вернешься в этот раз, ты потом никогда во всю свою жизнь никуда не придешь и ничего не достигнешь!

Д е в у ш к а (ободренная его словами) . Ладно. А море далеко?

П а р е н ь. Все моря далеко. Иди!

Д е в у ш к а (у двери) . Счастливо! И прости за то, что я наговорила про Киску.

П а р е н ь. Пока! А на обратном пути завернешь ко мне и расскажешь, были ли там красивые иностранки. Я знаю способ, как сразить девчонку наповал и без магнитофона, и без разговоров с колонками… Запомни: бензоколонка, девятый километр! Ну, улыбнись и иди!

Д е в у ш к а. До свиданья! (Выходит и исчезает во мраке.)

П а р е н ь (кричит ей вслед) . До свиданья! До свиданья!.. До свиданья…

Занавес.

Перевод И. Марченко

Ю н о ш а.

Д е в у ш к а.

Т е т к а.

С т а м е н о в.

М и л и ц и о н е р в ш т а т с к о м.

Терраса на крыше жилого дома. Открывается крышка люка. Озираясь, на террасу поднимается Д е в у ш к а. Она вытаскивает из-под навеса какие-то старые барабаны, расставляет возле дымохода и начинает в них бить. Несколько секунд спустя крышка люка снова открывается, на террасу осторожно, крадучись поднимается Ю н о ш а. Он включает самодельный транзистор, находит музыку в ритме барабанного боя и приближается к Девушке. Девушка перестает бить в барабаны.

Пауза.

Ю н о ш а. Извините, вы существуете?

Д е в у ш к а. Бью в барабаны — следовательно, существую.

Ю н о ш а. А мне показалось, что вы — цветная открытка.

Д е в у ш к а. Что ж, тогда напишите адрес и отправьте меня кому-нибудь.

Ю н о ш а. Кому?

Пауза.

Д е в у ш к а. Ну, хватит. Иди-ка отсюда.

Ю н о ш а. Крыша не собственность твоего папаши, она принадлежит всему кооперативу.

Д е в у ш к а. Да еще этот транзистор… Прошу тебя, иди отсюда, потому что мне через час — к портнихе.

Ю н о ш а. Что репетируешь?

Д е в у ш к а. Тебе это безразлично, ты сейчас ломаешь голову, как бы со мной поговорить…

Ю н о ш а. Если хочешь, можем поиграть вместе.

Д е в у ш к а. На чем ты играешь?

Ю н о ш а. На транзисторе.

Д е в у ш к а. Мог бы хоть на трубе выучиться.

Ю н о ш а. Не могу.

Д е в у ш к а. Почему?

Ю н о ш а. Музыка мне противопоказана. Били меня в детстве.

Д е в у ш к а. За что били?

Ю н о ш а. Учился на скрипке. Как-то отец мне говорит: «Или играй, или брось эту скрипку!» Я спросил, куда мне ее бросить, и он влепил мне пощечину.

Д е в у ш к а. Велика важность — пощечина! Мать разбила скрипку о мою голову. Представляешь, какая у меня голова была восемь лет назад? Интересно, а Моцарта в детстве тоже били?

Ю н о ш а. Не хватало еще, чтобы Моцарта били. Кто такой его отец, чтобы бить Моцарта?

Д е в у ш к а. Да в детстве!

Ю н о ш а. Бить Моцарта — ты что, сдурела?

Д е в у ш к а. Знаешь, катись-ка отсюда, очень тебя прошу. Мне надо побарабанить еще хоть полчасика.

Ю н о ш а. Да не могу я уйти, ты не понимаешь! Барабань себе, сколько хочешь, а у меня тут дело есть.

Юноша достает из-за дымохода куски стекла. Вынув из кармана газету, поджигает ее и начинает коптить стекла. Девушка склоняется над горящей газетой, прикуривает сигарету.

Вот так… Ты, конечно, слышала, что будет солнечное затмение? Читала в газетах?

Д е в у ш к а. Меня больше к телевизору тянет.

Ю н о ш а. Полное солнечное затмение! Соображаешь, что это значит? Вот сейчас вот оно произойдет, а потом жди его еще сто лет — и неизвестно еще, дождешься ли. Весь мир об этом знает, а ты — нет.

Д е в у ш к а. Велика важность.

Ю н о ш а. Бывает, конечно, аполитичность, но чтоб до такой степени…

Д е в у ш к а. При чем тут политика — в солнечном-то затмении?

Ю н о ш а. А ты думаешь, солнце светит так просто, за здорово живешь?

Д е в у ш к а. А для чего же?

Ю н о ш а. Дело вообще не в том, светит оно или не светит. Через полчаса, к примеру, оно погаснет.

Д е в у ш к а. Ну и что?

Ю н о ш а. А ты что, даже не задумываешься, почему это происходит?

Д е в у ш к а. Думай не думай — это случится. Мне абсолютно все равно.

Ю н о ш а. Это у тебя от барабанов.

Д е в у ш к а. Думаешь, я всю жизнь буду бить в барабаны? Для меня это просто отдушина. Так я освобождаюсь от нервного перенапряжения. Стоит только ударить в барабаны — и становится легче. Это вроде отдушины… У каждого человека должна быть какая-то отдушина.

Ю н о ш а. Ты это где-то слышала — голову даю на отсечение, ты не сама это придумала!

Д е в у ш к а. Все мы что-то где-то слышали… По-твоему, люди каждый раз все заново выдумывают? Было когда-то десяток-два гениев, а потом с помощью средств связи весь мир постепенно узнал одни и те же истины…

Ю н о ш а. Каждый человек — это что-то новое! С него начинается что-то такое особенное, что не присуще никому другому.

Д е в у ш к а. Воображаешь, ты что-то мне доказал?

Ю н о ш а. А почему я должен тебе что-то доказывать?

Д е в у ш к а. Чтобы меня убедить.

Ю н о ш а. Скажи, этот дымоход доказывает что-нибудь вон тому дымоходу?

Д е в у ш к а. Так ведь то дымоходы. А мы ведь — люди.

Ю н о ш а. Дымоходы, люди — все едино, моя дорогая… Я сказал «моя дорогая» — и вдруг почувствовал, что люблю тебя. Я говорю совершенно серьезно. Но если ждешь, что я сейчас начну читать тебе стихи, — значит, думаешь, что я тебя не уважаю. Мне нечем тебя «охмурять» — я нигде не путешествовал, и рассказывать мне не о чем. Вот он, транзистор, — все, чем могу похвалиться. Своими руками сделал, если только ты способна это оценить…