Иван Радоев - «Красное и коричневое» и другие пьесы

Т о п у з о в (строго) . Что ты понимаешь?

Ш а б а н. Товарищ Топузов, Величка призналась, что было у нее… До чего ж хорошо, товарищ Топузов.

Т о п у з о в. Что хорошо?

Ш а б а н. Что вы к нам приехали. Раньше я как скотина жил безмозглая. Бывало, съездишь кому из них, а потом самому противно. А сейчас просто не жизнь — малина.

Т о п у з о в. Почему?

Ш а б а н. Раньше Кынчо сказанет что-нибудь этакое, я ему тут же вмажу. А теперь он сказанет, а я все вам перескажу. И сразу на душе легчает. В прежнее время меня, товарищ Топузов, за человека не считали. Темный я был, нацменьшинство. А теперь я доносчик. А доносчики — они уже не меньшинство. Спасибо вам большое, товарищ Топузов, за перевоспитание!

Т о п у з о в. За воспитание… Перевоспитание — это когда воспитанного воспитываешь вторично.

Ш а б а н. Вторично мне не надо.

Т о п у з о в. Будь добр, объясни, что значит «пранзела»?

Ш а б а н. Ничего не значит, товарищ Топузов.

Т о п у з о в. А «чмарь»?

Ш а б а н. То же самое, что «шушига», — ничего не значит. Я эти слова для страху придумал. Помню, помоложе когда был, прочел раз в газете: «Трансатлантические координаты» — и обмер со страху. Я раньше говорил им: «Дрыхнете, как сурки!» — а им хоть бы что… Потому что знают, что такое сурок. А теперь как скажу: «Дрыхнете, точно прангулы!» — их страх берет, и они встают, когда положено.

Т о п у з о в. Далеко пойдешь, Шабан… (Озадаченно качает головой.) Прангулы… Чмарь… Шушига… (Уходит к себе.)

Входит Й о т а.

Й о т а. Шабан! (Протягивает ему десятку.) Очень тебя прошу, не ломайся. Возьми, купи себе рубаху! (Сует ему деньги в карман.)

Ш а б а н. Заметку свою никому не читала?

Й о т а. Нет! Но дописала и сегодня пошлю. (Идет к двери.)

Ш а б а н. Бабушка Йота, постой, поди-ка сюда… Вот оно дело какое… держи… возьми мою десятку. (Протягивает ей деньги.) А заметку отдай мне. Если вправду хочешь меня уважить за то, что я тебя вылечил, возьми! Я человек скромный, напишут про меня в газете — краснеть буду. А так будем мы с женой по вечерам читать твою заметочку, слезы лить да тебя поминать! (Кладет ей деньги в карман.) Давай заметку!

Й о т а. Хорошо, сынок. Будь по-твоему! (Протягивает ему листок.) Дай бог здоровья товарищу Топузову, новая у нас жизнь пошла. (Уходит.)

Ш а б а н (поспешно разворачивает листок, принимается по слогам разбирать написанное) . «Товарищ космонавт, пишет вам Йота Станкова, родом из села Старый Прогресс, бывшая телефонистка, в настоящее время пенсионерка. С детства мечтала иметь кор-рес-пон-денцию с космонавтом…» Вот сумасшедшая старуха! Что она мне сунула? При чем тут космонавт? Да нет, не сумасшедшая, раз десятку взяла… Ах, чмарь проклятая! Раньше бы я ей… К чертовой матери это вежливое обращение! Жить надо, как природа велит, естественно! Скажет кто с улыбочкой: «Очень я тебя уважаю, товарищ Шабан!», а ты ему за это вмажешь — и всем все понятно. А теперь я, видите ли, тоже обязан сказать: «И я тебя уважаю», а потом ворочаюсь с боку на бок ночь напролет и голову ломаю: «С чего это он мне так сказал?» Еще загнешься не хуже Гамлета, а наутро обязательно кто-нибудь скажет: «Да я только вчера видел Шабана, здоров был и свеж как огурчик». К чертовой матери! От этого все инфаркты и пошли — не от затрещин, а от вежливого обращения! (Уходит.)

Из комнаты Топузова, кокетливо охорашиваясь, выходит Г е н а. Нарочно задерживается на пороге. Мимо проходит А н о м а л и я. Гена преграждает ей дорогу.

Г е н а. Интересно очень, да?

А н о м а л и я. Ты про что?

Г е н а. Про что! Спрашивай, спрашивай, не увертывайся.

А н о м а л и я. Я не увертываюсь, а прохожу мимо.

Г е н а. Мать вашу за ногу! Чуть только кто немножко возвысится — все сразу же проходят мимо с полным нашим удовольствием.

А н о м а л и я. Я достаточно деликатна… Не понимаю, откуда всем уже известно?

Г е н а (радостно) . Неужели всем? Что за народ!

А н о м а л и я. Замолви за меня словечко товарищу Топузову… Она, скажи, из бывших, но порвала окончательно и бесповоротно и теперь полностью «за»… На нее, скажи, даже больше можно положиться, потому что осознает свою вину.

Входит Т о п у з о в. Аномалия с виноватым видом исчезает.

Т о п у з о в. На чем мы остановились?

Г е н а. На падении доллара.

Топузов садится за пишущую машинку.

(Диктует.) «Согласно официальным данным, курс доллара за последние восемнадцать месяцев упал на одиннадцать процентов по отношению к японской иене…» (Кладет голову Топузову на плечо.)

По комнате проходит Т р а к т о р о в.

Т р а к т о р о в. Извините… (Уходит.)

Т о п у з о в. Зачем ты, Гена?.. Я же сказал, нужно соблюдать осторожность. Наша связь потрясает основы. Если о ней узнают, я перестану быть «самим товарищем Топузовым». А ты станешь обыкновенной, рядовой Геной. Хочется тебе быть рядовой?

Г е н а. Ни за что на свете!

Т о п у з о в. Ты кому-нибудь говорила?

Г е н а. Что я, ненормальная?

Топузов садится за машинку.

По официальным данным, курс доллара за последние восемнадцать месяцев… (Снова опускает голову Топузову на плечо.)

По комнате проходит А н о м а л и я.

А н о м а л и я. Прошу прощения! (Уходит.)

В е л и ч к а (появляясь на пороге своей комнаты) . Извините!

Т о п у з о в. Постой, Величка! Я понимаю, тебе неловко… Это ваше личное с Аспарухом дело…

В е л и ч к а. Мы ничего худого не делали, товарищ Топузов.

Т о п у з о в. А я ничего и не говорю. Но мы — коллектив. У тебя дочь, зять, внучка… Что скажут другие? А вдруг и Гена захочет последовать твоему примеру? Ты бы такое допустила, Гена?

Г е н а. Никогда в жизни!

Т о п у з о в. Для нас выше всего интересы этого дома, который дал нам приют в нашем несчастье. И мы обязаны это несчастье сохранить как пример и передать тем, кто придет после нас… Не плачь! Я знаю, ты меня поняла…

Величка уходит к себе. Входят Ш и ш м а н и А с п а р у х.

Ш и ш м а н (делая вид, будто не замечает Топузова и Гены) . Да нет же, Аспарух! Она официанткой работала и выкинула номер с одним посетителем…

А с п а р у х. Чаевые содрала?

Ш и ш м а н. В загс повела. А он вроде большим начальником был по внешней торговле. Потом жизнь сыграла с ним еще одну шутку. Я и думаю: жизнь — очень она сильная, наверняка у нее кто-то есть за спиной.

Г е н а. Не напускай туману, Шишман! Ну, работала я официанткой, что особенного?

Ш и ш м а н. А-а, Гена? Я и не заметил… прости. В автобусе сейчас человек один рассказывал эту историю.

Г е н а. Туману напускаешь. Остряк. А остряки — они, бывает, того… у них, бывает, не все дома. Так что не стоит обращать внимание. Жизнь, говорит, оттого сильная, что у нее за спиной кто-то есть! А боишься спросить — кто?