Леонид Малюгин - Старые друзья

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Она тебе часто пишет?

Ш у р а. Я ей часто пишу. Одно время не писал, когда правая вышла из строя, а левой еще не научился. Тогда она часто писала.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Про руку-то писал?

Ш у р а. Нет.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Так я и знала. (Пауза.) Думаешь, поправится рука-то?

Ш у р а. Не поправится.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Врачи-то хорошие ли? Может, ошибаются…

Ш у р а. Не ошибаются. Я смотрел по учебникам. Не поправится.

Пауза.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Посылку-то я раскрыла, а письмо напоследок оставила. Садись, будем читать. Читай, а то не справляюсь я с ее иероглифами.

Ш у р а (читает) . «Мамочка. Подружка моя. Пишу, стоя на одной ноге. Сейчас выяснилось, что будет оказия в Ленинград. Посылаю тебе десять луковиц и десять самых нежных поцелуев…»

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Не торопись.

Ш у р а (читает) . «Все это может попасть к двадцать первому, к моему дню. Лишь бы не опоздало… Я в этот вечер буду думать о тебе, мамочка! А ты обо мне. Вот мы и вместе. Только ты не вздумай плакать без меня. Мы встретимся и поплачем всласть вместе. Я только сейчас поняла, какая ты моя подружка. Главнее Милочки. Кстати, что с ней — она не пишет мне тысячу лет. Разыщи ее и покорми, если есть возможность. К будущему Антонову дню я буду на месте, без опоздания. Ты приготовь мне белое платье. Мне еще можно будет в нем ходить, я еще не буду пожилая? Интересно, придет ли кто-нибудь в этот вечер? Помнишь, Леша Субботин в прошлом году отдавал приказания. Хоть бы Тамара пришла — чем только ты ее кормить будешь?! Вот Шурка, если свободен, придет обязательно, он аккуратный. Очень беспокоюсь я за Володю. Я и за вас беспокоюсь, я знаю: у вас очень тревожно. Но вы как-то все вместе. А Володя неизвестно где, и неизвестно, что с ним… Меня зовут. Целую. Твой Антон. (Пауза.) Постскриптум: у нас формируется медсанбат на Волховский фронт. Меня приняли. Надеюсь, что ты не будешь меня отговаривать, тем более что уже поздно». (Пауза.) Самое важное в постскриптуме.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. За здоровье тех, кто в пути!

Пауза.

Ш у р а. Любит она Володю.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Она тебя тоже любит.

Ш у р а. Его любит, а меня тоже. (Пауза.) Я у нее каждую интонацию знаю. Я ее люблю и потому все про нее знаю. Я про нее поэму написал. И про него.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. И про себя?

Ш у р а. И про себя. Старая коллизия — любовь и дружба. Стихи, конечно, слабоватые, но на фронте бывает такое настроение.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Почитай.

Ш у р а. Я ее сжег. Вернее, раскурили — бумаги не было.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Наизусть почитай.

Ш у р а. Забыл.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Нехорошо. Свои стихи надо помнить. (Пауза.) Ты зря сказал, что забыл.

Ш у р а. Зря. Вспомню. В следующий раз. Я пошел.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Рано еще.

Ш у р а. Нет, надо идти.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Ты мне скажи, что делать собираешься? Как жить?

Ш у р а. Прошлогодние вопросы. Не рано ли?.. Война идет.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Ты свое отвоевал. Что же, будешь сидеть, думать и ждать конца войны?

Ш у р а. Что мне думать — я безрукий.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Припадок черной меланхолии?

Пауза.

Ш у р а. Плохое настроение — это эгоизм. Елизавета Ивановна! Я год назад, в это же самое время, на этом самом месте, одной нашей общей знакомой объяснял, что мне в жизни ничего, кроме нее, не нужно. Лежа в госпитале, я подумал — у меня время было. Я неправильно говорил. Мне многое нужно в жизни.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Вот это разговор!

Ш у р а. Но она для меня все-таки… первая величина… Я не хочу прожить жизнь даром. Но жениться я не женюсь… Такой мне не найти, я и искать не буду. Вам этого не понять…

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Мне не понять…

Ш у р а. Это я глупость сказал. Вообще все глупость. Женюсь — не женюсь… Припадок черной меланхолии. Елизавета Ивановна! Я вам это рассказал не как матери ее, а как учителю и другу. И забудем об этом разговоре.

Грохот.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Что это? Опять обстрел?

Ш у р а. Что вы, Елизавета Ивановна, это гроза.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Уговаривай. В прошлом году я тоже думала, что гроза.

Ш у р а. Смотрите — дождь!

Шум дождя.

Е л и з а в е т а И в а н о в н а (подходит к окну) . Дождь-то дождь, но это не гроза.

Голос диктора: «Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение транспорта прекратить. Населению укрыться!»

Разрыв снаряда.

В комнату вбегает полуодетая С и м а.

С и м а. Что это — обстрел? Бомбежка?

Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Спи, девочка. Это гроза!

З а н а в е с.

Та же комната. В о л о д я Д о р о х и н — перед зеркалом. Он переодевается в парадный военный китель, убирает свои вещи, разбросанные по стульям. Стук в дверь.

В о л о д я. Одну минуту. Входите.

Входит Ш у р а З а й ц е в. Он обрадован и вместе с тем несколько растерян — и от неожиданной встречи и оттого, что Володя здесь расположился как дома.

Ш у р а. Володя!

Они долго жмут руки друг другу, хотят поцеловаться и не решаются, а потом все же целуются.

Я думал, ты скажешь: «Пошел вон!» Отвоевал наконец?

В о л о д я. Отвоевал!

Ш у р а. И навоевал?!

В о л о д я. Можно посмотреть и на правую и на левую стороны. А ты, брат, тоже орел!

Ш у р а. Обожди, не мни…

В о л о д я. Деликатный стал.

Ш у р а. Дай цветы прилажу.

В о л о д я. Всё как четыре года назад. Только теперь тебе потруднее прилаживать. Давай помогу.

Ш у р а. Управлюсь!

В о л о д я. Что я вижу? Наконец-то ты понял, что незабудки — пошлость.

Ш у р а. Просто нигде нет незабудок.

В о л о д я. Не держат. Нет спроса.

Ш у р а. Наоборот — расхватали.

В о л о д я. А ты все такой же — за словом в карман не полезешь.

Ш у р а. Безрукому-то неловко по карманам лазить.

Пауза.

В о л о д я. Мать померла?

Ш у р а. В сорок втором. Я в госпитале лежал. А твои все еще в Сарапуле?

В о л о д я. В Сарапуле. У родственников. Там хорошо. (Пауза.) А мы с тобой все такие же друзья?

Ш у р а. Теперь мы уже старые друзья.

В о л о д я. Нет, не такие же. Письма твои стали приходить все реже и реже.

Ш у р а. Есть такой закон: сколько пошлешь, столько и получишь.

В о л о д я. Наша жизнь — походная: не до писем. Да и неинтересно ее описывать.

Ш у р а. Описывать не хотел — рассказывать придется. Начинай с конца — с Берлина.

В о л о д я. Я и сам-то, Шурка, этот Берлин только по рассказам знаю.

Ш у р а. Не повезло тебе!

В о л о д я. Сидим, понимаешь, черт знает где, чуть ли не за тысячу километров от линии фронта, и мосты строим… Так и не видал я Германии. На финише мне не повезло. А так воевали — подходяще… Рассказывай, хвастайся, как живешь…