Игорь Соболев - Моя деревня

Л и н ь к о в. Вот! Вторую жизнь, может, даем! Новую! А, Иван? Волнует?

Б у л а т о в. Поэтическая душа у тебя, неугомонный человек!

З а н а в е с.

Комната в большой избе. Перед рассветом. Через окно на улице виден фонарь. Сильные порывы ветра раскачивают его, и отсветы фонаря, бегая по комнате, освещают отдельные предметы. В углу под иконой видна детская кроватка. Стол, стулья. За ширмой Л е в к а, уже одетый в рубашку и брюки, натягивает на ноги хромовые сапоги. Затем надевает пиджак. Потянулся за пальто и шляпой, висящей в стороне, но в это время В е р а, лежащая в постели спиной к зрителю, повернулась к Левке.

В е р а. Ты что же, так и не спал?

Л е в к а (сухо) . Спал. Пора за хлебом.

В е р а (ласково) . Поди сюда.

Л е в к а (подсел к ней рядом и, не глядя на нее, говорит) . Как на работу хожу… В очередь.

Она вдруг приподнялась и, обхватив его руками, заговорила жарко в самое лицо.

В е р а. Меня не приласкаешь… таишься… Жена тебе самый близкий товарищ, а ты таишься… У меня вот все сердце в кучку свело, и морщина уже одна появилась… Или остыл ко мне? За своими думками красоту мою не замечаешь? Ведь мне тоже ласки охота и откровенности твоей!

Л е в к а (попытался отвести ее руки) . Ой, Верка, не время сейчас!

В е р а. Время! Время! Хоть поцелуй! Хоть скажи! Да и плюнь ты на все! Мы с тобой вместе — и все! А там хоть гори все!

Л е в к а. Снаряд ты бронебойно-разрывной, Верка! И в тебе тоже отцовская кровь! И мысли такие же! Все о своем, об сердце да о разном таком!

В е р а (очень ласково) . Ну что же, не так сказала?

Л е в к а. Ты майора Котова помнишь? Ну, я еще рассказывал про него! Комбат мой! Демобилизовался. Помнишь?

В е р а. Ну?

Л е в к а. Свиноводческую ферму взял.

В е р а. Ну-ну! Ну, помню! (И уже села на постели, прикрывшись одеялом и подобрав ноги.)

Л е в к а. Орден Ленина ему дали!

В е р а. Ну и что? Да, Левушка…

Опять было хотела обнять, а он отвел руки.

Л е в к а. Все у дела! У всех забота! Вчера на улице председателя из «Опалихи», Митю Богатырева, встретил — отворачивается… Смотреть даже не хочет на меня…

В е р а. Да он же близорукий! Надумываешь все ты, Левушка…

Л е в к а (с иронией) . Да где ему и узнать меня? Вот я теперь… Чистые сапожки, шляпа, да еще и усы отпускаю! Вот!

В е р а. Эх ты, корень ты мой зеленый! Ничего ты про жизнь не понимаешь! Ну, Левка, иди поцелуй.

Он нагнулся к ней, она обняла его. Потом оторвал ее руки и решительно вышел, схватив в охапку шляпу и пальто.

(Встала с постели, в халатике подошла к детской кровати, поправила одеяльце, а затем, глядя в окно.) Пошел… Не так! Вот ведь батя нагородил! (Отошла к кровати, закрыла ее ширмой и снова улеглась.)

Пауза. Из-за печи показалась М а т р е н а, посмотрела косо на кровать, а потом, тяжело вздохнув, пошла к печи. Здесь она поджигает еще с вечера сложенные дровишки, ставит чайник. Раздается негромкий стук в окно.

М а т р е н а (подойдя к окну) . Чего?

Г о л о с. Бабушка Матрена, толкай Левку, пора!

М а т р е н а. Ох ты господи… Нету его. Ушел уже… (И, задернув занавеску, идет к печи.) За хлебом ушел. Вот те жизнь! Нагнали людей, а хлеба не достанешь!.. Ох-хо-хо! Целина!

Г о л о с В е р ы. Который час, бабушка?

М а т р е н а. Рано, милая, рано. (Берет со стола карманный фонарик, светит на будильник.) Уже… уже… уже пять часов и… (Тихо.) Десять, двадцать, двадцать две… (Громко.) И двадцать две минуты.

Г о л о с В е р ы (через зевоту) . Не знаю, вставать… ох-хо-хо… или еще поспать можно?

М а т р е н а. Вот Левушка хлебушка принесет, тогда и встанешь. А я покамест чайничек взгрею. Я тихонечко! Тихонечко… Тихонечко эдак… Спи, лапушка. Часок еще можно поспать. Если дитятко проснется, я ее попысать подержу… Просто ума не приложу, чем я нынче Левку занимать буду. За сию неделю все в доме парень перечинил: крышу в хлеву перекрыл, все кастрюли перепаял, дверь нову в сенях навесил… И чего придумать? Ему без работы… Усы от безделья отпускать начал… И чего ему придумать? Вот ведь нашла коса на камень — что Левушка, что Петька! Оба гордые, задиристые! А этот старый черт, прости меня, господи, связался с дитем малым, пороть удумал. Вот ведь до чего мысля человеческая скудна, будто за уши не мог оттягать, обязательно ему пороть надо… И чего придумать… А дрова-то, дрова? Ой, миленький ты мой! Это на два дня, как пить дать, работенка. (За ширму, громче.) Ты спи, спи, я тихонечко…

Отходит от печи. По дороге зацепила за пустое детское корыто. Бубнит. Гремит ковшом, но, стараясь делать все потише, наливает чайник, ставит на плиту. Зазвенел будильник — бросилась к нему и, пряча в платок, уносит в сени. Там грохот. Вернулась. Постояла, прислушалась. Успокоилась и села. Вдруг на улице, под самым окном, заговорил репродуктор: «Внимание, говорит Москва! Доброе утро, дорогие товарищи радиослушатели! Сегодня пятница, пятнадцатое октября… Начинаем наши радиопередачи». Матрена подошла к иконе и только было начала молиться, как из репродуктора понеслись звуки физкультурного марта, а потом голос проводящего утреннюю зарядку. И бабка на полувзмахе у иконы прервалась и начала делать зарядку.

(В тон диктору.) Ра-а-аз! Два-а-а! Ра-а-аз! Два-а-а! Носок оттягивать… (Старательно поднимает руки и ноги, а затем, поставив руки в боки, под музыку, что-то приговаривает и кряхтит.) Прыжки на месте! Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! Легче прыгать, легче, легче! (Гул мотора остановившейся под окном машины прервал ее занятие, и она, пораженная, остановилась у окна.) Ой-ей-ей! Никак зятек приехал? (К кровати.) Вера! Верушка! Папаша твой на «козелке» прибыл.

Г о л о с В е р ы. Что?.. Да ну еще… Сейчас. (Она зашевелилась, с ширмы стягивает платье.)

В это время стук в дверь.

М а т р е н а (ласково) . Иду, батюшка! Иду, миленький! Иду, мой соколик! (Семенит в сени, там гремит ведром, еще чем-то.) Понаставили тут, черти окаянные! (И ласково.) Да тут открыто, соколик мой. Левушка давеча уходил, не зачинил за собой…

Она пятится задом в хату и, остановившись на пороге, пропускает в хату Б у л а т о в а и Л и н ь к о в а.

Входите, сердешные! Здравствуйте, товарищи! Входи, зятюшка, садись поближе к печечке… Счас пирожков сварганю…

Л и н ь к о в. Да что вы, мамаша!

М а т р е н а. А чего? Съешь две-три фиговинки — и дальше!

Л и н ь к о в. Левка где?

М а т р е н а. За хлебушком насущным пошел… Сам. Я, Петруша, его не неволю… Да вы садитесь.

Линьков входит в комнату. Булатов сел за углом, у печи. Вере он не виден будет, когда она выйдет из-за ширмы. Он греет руки над плитой.