Игорь Соболев - Моя деревня

Б и к е т о в а. Сейчас!

Вбежал С к л а й б. Подходит к Тихоновой. Она скрывает улыбку.

Т и х о н о в а. Ну что? Как параметры адаптации?

С к л а й б. Где он? Сидорин? Увезли уже?

Т и х о н о в а. Зачем? Сам ушел в душ. Потом обед с молодой женой — и в кино.

С к л а й б. Русский загробный юмор! Это жестоко!

Т и х о н о в а. Я не шучу. Его действительно ждет молодая жена с сыном, родившимся месяц тому назад в этом передвижном стройгородке. Они вместе пообедают и пойдут развлекаться. Что ж в этом предосудительного?

С к л а й б. Да вы понимаете, что вы говорите? Вот! Смотрите! По всем нормам биолого-физических и психологических человеческих возможностей — все и з р а с х о д о в а н о! Он мертв! Такое напряжение в таких климатических условиях приводит человека к смерти!

Медленно показался край красного солнца. Из поселка, что на льду, слышна раздольная песня. Поют двое: мужчина и женщина. Из балка выходят А л е к с е й и Т а н я. Таня виновато улыбается и щурится на солнце.

Р а б о ч и й. Это ваш «покойник» со своей жинкой, на песнях в клуб рванул. Благо, что бесплатно! Вот ведь люди…

С к л а й б (не слушает его) . Нет, я не дремуч! И не безнадежен! Я и до этого не верил, что русские — это что-то среднее между медведем с лапой в пасти и первобытным человеком! Это все сказки, в которые не верят даже те, кто их сочиняет. Но я медик! Я хочу, чтобы все люди на нашей планете были здоровыми и сильными. Как это сделать? Человек перенес смертельные нагрузки, выпил стопку рома, хорошо и плотно поел, поцеловал молодую жену и пошел. Как это? О! «На песняках» в кино! У меня все перевернулось с головы на ноги.

Б и к е т о в а. Наверное, наоборот!

С к л а й б. Возможно! Нет, точно, наоборот! Вы знаете, если все, что они тут, в тайге, на морозе, делают, и не ради проклятых денег, и есть красная пропаганда, так я становлюсь… красным! Я за такую прекрасную красную пропаганду! (Целует руки Тихоновой.)

Б у д а н к о в (Волошину) . Дело старое, не хотел говорить, а теперь скажу. Ведь в обиде я был на вас, Юрий Васильевич!

В о л о ш и н. А за что?

Б у д а н к о в. За глупость свою. Ей-богу! А сейчас и признаться не стыдно! Чего, думаю, он таскает меня на разные совещания по БАМу? Какое я отношение к БАМу имею! А ведь все повернулось по-иному! И мне лично БАМ необходим! И совхозу разворот какой БАМ дал. У меня теперь японцы в совхозе сидят. Заговаривают о прямой торговле с ними! И насчет ошибки вашей тоже!

В о л о ш и н. Какой ошибки?

Б у д а н к о в. Ну, телеграмму дали — «едут полторы сотни», а прибыло полторы тысячи!

В о л о ш и н. Вот за это извините!

Б у д а н к о в. Это вы меня извините! А как людей по десантам разослали, прямо как в том старом анекдоте, вроде даже скучно в поселке стало! К людям тянет! На простор! На дела масштабные, всесоюзные!

В о л о ш и н. Вот тут я должен вас немного осадить! Ваше дело — валюту добывать! Если можно, побольше, за счет механизации — за это только спасибо. А БАМ мы и без вашего непосредственного участия построим. А потом! Почему это без вас? Так ведь на вашу же валюту мы технику для БАМа приобретаем. Значит, и вы его строите.

Ф о м и ч. И от меня спасибо, Юрий Васильевич! Спасибо, что вернули мне друга фронтового. Выветрился из него дух барский! И отцом ласковым снова стал, и мужем внимательным!

Б у д а н к о в. Ну, хватит трепаться-то! Работать надо! Поехали, что ли? Оля!

Б и к е т о в а. Я сейчас!

Они остались вдвоем с Волошиным.

Я подумала, товарищ Волошин. Подумала!

В о л о ш и н (безнадежно) . И решили мне отказать!

Б и к е т о в а. Приезжайте завтра. Я пирогов напеку! Я жду… Юра! (Тихо.) Тебя жду! (И, убегая, на ходу.) Завтра!!! (Убежала.)

Алексей с Таней радостно машут ей руками. Волошин стоит ошарашенно-счастливый.

Песня звучит громче. Поют все. Огромное красное солнце. Живая картина.

З а н а в е с.

Москва — БАМ — Москва

Л и н ь к о в П е т р А ф а н а с ь е в и ч — председатель колхоза, дважды Герой Социалистического Труда, старше 50 лет.

Б у л а т о в И в а н Р о м а н о в и ч — секретарь райкома КПСС, депутат Верховного Совета СССР, 36 лет.

Л е в к а — приемный сын Линькова, лет 30.

В е р а — его жена, колхозница, дочь Линькова, 22 года.

К а т я Р о м а ш о в а — работник Сибирского отделения Академии наук, 30—32 лет.

Е ф и м е н о к Н и к о л а й Н и к о л а е в и ч — парторг колхоза, лет 45.

В о р о н М и т р о ф а н — плотник, колхозник, за 60 лет.

В и н о г р а д о в П а р а м о н — бородатый старик, товарищ Линькова.

Т е т к а Л ю б а — жена Линькова.

Б а б к а М а т р е н а — ее мать.

М и т я Б о г а т ы р е в — председатель колхоза «Опалиха», выпускник Сельскохозяйственной академии.

К р у г л а к о в с к и й А н а т о л и й }

Г р о ш е в Р у с л а н }

Х в а т о в Л е о н и д }

Д е м и н В а л е р и й } — заключенные, потом колхозники.

М и л и ц и о н е р.

М а р и я П о т а п о в н а — технический секретарь райкома.

С е р г е й И в а н о в и ч — помощник Булатова.

Ф е н я — молодая колхозница.

К о л х о з н и к и и к о л х о з н и ц ы, р а б о т н и к и р а й к о м а.

Действие происходит в одном из районов Сибири и в старом колхозе на целине.

Хата-развалюха. Печь. Мрачная, потрескавшаяся. Кое-где подмазана красной глиной, перемешанной с соломой. Она покосилась, стоит на подпорках. В слепых окнах ни одного целого стекла. А кое-где дыры в окнах заткнуты тряпьем, соломой. Замызганный стол. Его ножки основательно врезались в земляной пол. А пол весь избит. Под столом, под лавками уровень пола выше. Под черным потолком люлька. Над столом керосиновая лампа с разбитым стеклом. В углу, у печки, переборка, а за ней на веревке телок. Иконка. Сонно мерцает лампада. Мрачно. И вся эта мрачная картина контрастирует с ярким, радостным солнечным светом, заглянувшим в развалюху, — это резко открыли входную дверь. Далеко за дверью, на улице, виден небольшой подъемный кран. Возгласы людей. Шум стройки. Мимо, ревя моторами, проносятся машины. Мелькают веселые, жизнерадостные л ю д и с носилками в руках. Слышно, как на улице остановилась большая машина. В развалюху с ходу влетел Л е в к а.