Жан Расин - Трагедии

Она! Как быть?

Куда, Нерон, так поспешаешь?
Британик мертв, убит. Я знаю, кто в персты
Убийце яд вложил.

Ты знаешь? Кто же?

Ты.

Я? Я? Вот так всегда! Ты в яром исступленье
Приписываешь мне любые преступленья.
Уж заодно и в том Нерона обвини,
Что преждевременно окончил Клавдий дни!
Известно, как любим Британик был тобою,
Но я, к прискорбию, не властен над судьбою.

В вино Британику Нарцисс подсыпал яд,
Но это твой приказ, тобой отравлен брат.

Ложь! Кто тебе посмел такие подозренья...

Нужны ли, цезарь мой, сейчас разуверенья?
И для чего тебе таить от госпожи
Дела Британика? Открыто расскажи,
Чем отплатил он ей за все благодеянья.
Не к Юнии, о нет, рвались его желанья,
А к трону цезаря. Обида вгрызлась в грудь,
Уплывшее из рук пытался он вернуть,
Но цезарь все узнал — так небо повелело! —
И своему слуге доверился всецело.
Британик в гроб сошел. Утрата велика ль?
О госпожа моя, врагам оставь печаль —
Пусть в ужасе дрожат, поражены ударом,
И...

Продолжай, Нерон. Я вижу, ты недаром
Таких пособников избрал. Что ж, продолжай,
Навечно памятник себе сооружай.
Ты брата отравил — начало недурное.
За кем теперь черед? Наверное, за мною [109].
Как ненависть ко мне тебя, мой сын, грызет!
Еще бы! Тягостен признательности гнет.
Но смерть моя, Нерон, тебе не даст свободы:
Пусть лягу, мертвая, под гробовые своды —
Рим, небо, жизнь твоя, дарованная мной, —
Все голосом моим заговорит с тобой [110],
И совесть-фурия в тебя тогда вонзится,
Не даст передохнуть, не даст смежить ресницы.
Ты станешь убивать, чтоб обрести покой,
И кровь затопит Рим багряною рекой,
Но небо утомишь и — о венец желаний! —
Ты жертвою падешь своих же злодеяний.
Опустошишь весь Рим и, сам опустошен,
Рукою собственной себя убьешь, Нерон [111],
И будут принимать с тобой сопоставленье
Тираны злейшие как злое оскорбленье.
Я знаю, будет так. Иди ж своим путем.
Я не держу тебя. Прощай.

Нарцисс, уйдем.

Нет справедливости — увы! — в людской натуре.
Нарциссу доверять и сомневаться в Бурре!..
А ты заметил, Бурр, какой зловещий взор
Он бросил на меня? То — смертный приговор.
В Нероне лютый зверь уже ничем не связан,
Обрушится удар, что мне давно предсказан [112].
Смерть и к тебе близка, она ползет во мгле.

Сегодня лишний день я прожил на земле.
Пускай в моей крови Нерон свой гнев остудит —
Мне смерть тягчайшая благословенной будет.
Провижу грозных лет кровавую зарю —
В судьбе Британика я судьбы Рима зрю.
Но страшно для меня не это злодеянье —
Нашел бы в ревности Нерону оправданье;
Другое, госпожа, страшнее во сто крат:
Бесстрастно он глядел, как умирает брат.
Не увлажнился взор, лицо не побелело...
Так холоден тиран, в убийствах зачерствелый!
С былым наставником пусть кончит поскорей:
Ему докучен я, он для меня — злодей.
Зачем мне жить? Пойду насилию навстречу
И смерть, благую смерть улыбкою привечу.

На помощь, госпожа! Предотврати беду.
Узнав о Юнии, наш цезарь как в бреду —
Неистовствует он, что с ней навек в разлуке.

Навек? Я не пойму... Как? Наложила руки?

Чтобы еще больней обида эта жгла,
Жива, но для него как будто умерла.
Она к Октавии, ты помнишь, убежала.
К скорбящей скорбная, казалось, путь держала.
Я следом шла. Гляжу — шаги быстрей, быстрей,
И вдруг бросается на площадь из дверей,
И прямо к Августу, к его изображенью,
И, к мраморным стопам припав в изнеможенье,
Кричит — а вкруг нее сбирается народ:
"Со мной кончается твой знаменитый род,
И да не будет он поруган и ославлен!
В твоем дворце сейчас предательски отравлен
Потомок славный твой, а только он один
Равнялся доблестью с тобою, властелин.
И вот хотят, чтоб я клятвопреступной стала.
Молю тебя, молю, склонясь у пьедестала —
Ты, что бессмертие с богами делишь сам,
Позволь остаток дней мне посвятить богам".
На голос горестный и за душу берущий
Бегут со всех сторон. Толпа все гуще, гуще,
Ей все сочувствуют и, встав по сторонам,
Торжественно ведут в тот величавый храм,
Где в одеянии, как снег нагорный, белом,
Душой возвышенны и непорочны телом,
Весталки наши бдят над жертвенным огнем,
Что испокон веков горит в ночи и днем.
И цезарь видит все, остановить не смея,
Но опрометчивей, а может быть, смелее
Угодливый Нарцисс бросается вперед,
Чтоб Юнию отбить, но смерть безумца ждет:
Он падает, сражен, и брызги черной крови
Пятнают Юнию. Тогда, насупив брови,
Нарциссу павшему не думая помочь,
Весь погружен в себя, уходит цезарь прочь.
Лишь имя Юнии слетает с уст владыки,
Все жмутся по углам, заслышав эти крики.
По гулкому дворцу бесцельно бродит он,
И мутен взор его, и в землю устремлен,
Как будто на небо и посмотреть не смеет.
О госпожа моя, он страшное содеет,
Когда с отчаяньем соединится мрак!
Так помешай ему безумный сделать шаг,
Пока горячку чувств рассудок не остудит.
Себя погубит он...

Нет, праведно осудит.
И все ж посмотрим, Бурр, что происходит с ним.
Быть может, он теперь пойдет путем иным
И переменится под бременем страданий?

О если б не вершил он новых злодеяний!