Олег Сосин - Непрерывность

Б р у н о. Нет.

Ч о т т о. Почему?

Б р у н о. Этот подлец Мочениго сейчас довольно точно все сформулировал. Я действительно у него на крючке.

Ч о т т о. Неужели деньги? Так я…

Б р у н о. Спасибо, Чотто. Не в них дело. Есть разница в характере заинтересованности его и Контарини. Я необходим Мочениго, нужен ему, вот что. А в значении слов «нужен» и «интересно» есть кой-какое отличие, верно?

Ч о т т о. Да… Мне ли этого не знать. Но все равно… Не дразните его, Джордано. Он корыстен и недалек, а потому злобен.

Б р у н о. Не страшно. Я буду напоминать ему, что Христос призывал к всепрощению.

Ч о т т о. Джордано… все до времени.

Б р у н о. Я на этот счет не заблуждаюсь, Чотто. И чем кончу, хорошо себе представляю. Дорожка моя проложена… (Помолчав.) Поверьте, Чотто, я не ищу себе красивой смерти. И с гордостью своей я смогу расплеваться, если надо…

Ч о т т о (перебивая) . Для чего надо?

Б р у н о. Для главного.

Ч о т т о. А что главное-то?

Б р у н о. Истина, открытая мною. Я обязан ее сохранить.

Ч о т т о. И вы, умный человек, думаете, что она кому-то нужна? Большинству из тех, кого я знаю, нужен вкусный обед и чтоб можно было сладко поспать после него.

Б р у н о. Ничего… Кое-кого я еще успею разбудить на этом свете. А там будь что будет.

Ч о т т о. Ну, бог с ними. Бросим этот грустный разговор.

Б р у н о. Прекрасно, Чотто! Пошли к Контарини?

Ч о т т о. А что?

Б р у н о. Каждый вечер приглашает. Светлейший любезно предоставляет мне возможность поразвлечь его, ну, и заодно кое-кому лишний раз вколотить кое-что в голову…

Ч о т т о. Понятно… Спасибо, Джордано… Я не пойду. При виде крови меня тошнит. Я вегетарианец. Всего хорошего. Берегите себя. (Уходит.)

Б р у н о (глядя ему вслед, задумчиво) . Вот этого-то я и не умею… (Уходит.)

Затемнение.

У Инквизитора. И н к в и з и т о р пишет письмо.

И н к в и з и т о р. «…Если помнишь, в семидесятом году его призвали в Рим, к Пию Пятому, показать и применить на практике теорию «искусства памяти», которую он разработал. Мы были с тобой на этом приеме. Ему прочли незнакомый древнееврейский псалом, и он повторил его слово в слово. Все были потрясены. Больше двадцати лет прошло с тех пор, мой дорогой друг. Как же просыпается песок времени сквозь пальцы твои, господи! И вот теперь он здесь, в Венеции. Разумеется, я никак не показал, что знаю его. Зачем? Пусть все идет своим чередом. Но воистину это удивительный человек! Быть может, последний из когорты великих. Я испытываю какое-то сладострастное чувство, наблюдая за игрой его ума. Это наваждение, гипноз. Интеллектуальный гипноз. Я понимаю, что он враг, унижающий меня, и… благоговею перед ним. И ужас нашего положения в том, что мы не можем ничего возразить ему по существу. В лучшем случае мы способны на него накричать или… ну, скажем, сжечь. Но это не аргументация…»

Затемнение.

Появляются ч е т в е р о — с л у г и в доме Мочениго.

Т р е т и й. Мается хозяин наш, мессер Мочениго. Лица нет.

П е р в ы й. На то и май, чтоб маяться. Двадцать второе мая тысяча пятьсот девяносто второго года.

В т о р о й. Вчера опять все в комнате у синьора Бруно перерыл. И чего он только ищет, не пойму?

Ч е т в е р т ы й. Каждый у другого ищет, чего сам не имеет. Небось искал, куда синьор Бруно ум прячет.

Уходят.

Затемнение.

Комната Марии. Б р у н о и М а р и я.

М а р и я. Джордано, ты веришь в предчувствия?

Б р у н о. Верю, а что?

М а р и я. Знаешь, меня гложет что-то… Даже холодеет внутри.

Б р у н о. А хочешь, согрею?

М а р и я. У тебя все одно на уме! Я об этом сейчас и думать не могу.

Б р у н о. Так ты не думай. Раздумьем движет жажда познания, а этот предмет, по-моему, у нас с тобой изучен достаточно глубоко. Разве нет?

М а р и я (смеется) . Ты великий грешник, Джордано.

Б р у н о. Почему?

М а р и я. Но сказал же святой Павел: «Прелюбодеи не унаследуют царствия божия».

Б р у н о. Надо же — вспомнила. Ну и что, ну и сказал.

М а р и я. А почему он это сказал?

Б р у н о. Импотент был, наверное. От зависти. Иначе не объяснишь. В том, что так прекрасно служит природе, не может быть ничего грешного.

М а р и я. Так можно все для себя оправдать. А для чего же тогда законы, мораль?

Б р у н о. Я тоже часто задаю себе этот вопрос, родная.

М а р и я. И что же?

Б р у н о. У меня получается все то же. Вера воплощается в догмат веры, и нужно неверие, доходящее подчас до абсурда, чтобы на развалинах старого возникла новая вера.

М а р и я. Которая в свою очередь закрепится в догме?

Б р у н о. Конечно.

М а р и я. Но это ужасно. Мне кажется, если так думать, то у любого руки опустятся. Значит, выходит, нет никаких надежд?

Б р у н о. Напротив. Целая куча надежд. Большущий воз. Человек всегда или почти всегда в проигрыше, человечество — в выигрыше…

М а р и я (после долгой паузы) . Временами мне кажется, что в конце концов я тебя возненавижу.

Б р у н о (понимающе кивнув) . Переварить все это непросто.

М а р и я. Да… И все же ты страшный человек… Хотя, быть может, твоей вины в этом нет.

Б р у н о. Ты права. От своих занятий я получаю почти что чувственное удовольствие.

М а р и я. Вот-вот… Как подумаешь, вся история состоит из имен, имен людей, получавших удовольствие от своих занятий. А тем, кто жили с ними или после них, это приносило только горе, потому что им приходилось расхлебывать всю кашу… Потом проходит время, все забывается, и остаются только имена.

Б р у н о. И это обидно?

М а р и я. Очень… Вы все, такие, как ты, считаете себя вершинами средь ровного поля. Черта с два! Никакие вы не вершины. Ты видел когда-нибудь, как мостят дороги?

Б р у н о. Приходилось.

М а р и я. Так вот, вы — колья, которые вколачивают в землю. Знаешь, к которым привязывают веревки, чтобы направление точно прокладывать… Только есть одна разница — не в землю вас вколачивают, а живым людям в грудь… И они кровью исходят от таких вколачиваний…

Б р у н о. Люди придумали много слов, родная.

М а р и я. Для чего?

Б р у н о. Чтобы легче было скрыть их истинный смысл… И каждый вколоченный по твоей теории окровавленный кол — это несколько очередных понятий, которым возвращен истинный смысл…

М а р и я. Вряд ли это может утешить.

Б р у н о. Не знаю… Кто что ищет, наверное. Может быть, тебя утешит то, что всякой дороге приходит конец?

М а р и я. Когда?

Б р у н о. Когда открывается смысл последнего, самого сокровенного слова.

М а р и я. Какого?

Б р у н о. О, кабы знать… Увы… (Встает, подходит к Марии и целует ее.) Будь здорова, родная. До вечера. (Уходит.)

М а р и я (машинально, вся в своих мыслях) . До вечера.

Затемнение.

Комната Бруно. В кресле сидит Ч о т т о и задумчиво барабанит пальцами по столу. К нему подходит Б р у н о.