Елена Каплинская - Пирс для влюбленных

Тетя Люба зажигает коптилку, Аксюша и мать раскладывают на столе продукты.

…И сели они за стол, и пировали всю ночь до утра! И подано было сорок перемен. И ударили тут цимбалы, и литавры, и гусли, и балалайки, и мандолины…

Отец (Аксюше). Это был сводный международный оркестр.

Мать. И тогда вдруг засияла радуга и появилась фея. (Отцу.) Очаровательная фея. (Снова Аксюше.) И подарила принцессе волшебный перстенек. (Протягивает маленькую коробочку.) И сказала: носи его на здоровье, и будет у тебя тысяча женихов, миллион друзей, но… (шутливо грозит пальцем) только один папа и только одна мама.

Отец (Аксюше, доверительно). Фея купила перстенек в ювелирторге еще в мае, но это тайна.

Аксюша (глядя на колечко). Еще до войны…

Мать. Ах вы какие! Ничего нельзя от вас скрыть! (Вдруг.) Ну, сказка это или не сказка, что мы все вместе?..

Отец (быстро). А потом засияло северное сияние и появился… фей.

Мать. Фей?! Браво!

Отец. К сожалению, фей не умел колдовать. Зато ему каждый день выдавали в пайке по конфете. (Достает из рюкзака газетный кулек.) И он преподнес принцессе мешок конфет.

Аксюша. Папа, ну зачем это!..

Тетя Люба (взорвавшись). Боже мой, я больше не могу смотреть на это воспитание. (Роется в своем саквояже.) На вот тебе, Аксюша. По крайней мере не обморозишь руки. (Протягивает Аксюше меховую огромную муфту.) Количество теток в жизни человека не было установлено, зато они хоть вполне реальные.

Отец (тихо, матери). Мы с тобой поступили нетактично.

Мать (быстро). Но вы, тетя Люба, Аксюше приходитесь двоюродной бабушкой.

Тетя Люба (сердито). Ну да, как же!

Аксюша (неуклюже держит перед собой муфту). Тетя Люба, это… какой-то удивительный подарок… Я даже…

Тетя Люба. Вот выйдешь на улицу, засунешь в нее руки — и удивишься еще больше. Особенно когда двадцать восемь градусов мороза, как сегодня. Может, я и двоюродная бабушка, но муфта гораздо практичнее, чем перстенек.

Аксюша вдруг начинает хохотать. Она подносит муфту к лицу, стараясь скрыть свой смех, остановиться, но все хохочет. Все изумленно смотрят на Аксюшу.

Отец (загораживает Аксюшу плечом). Действительно, очень практичный подарок. Тетя Люба, вы нас переплюнули.

Тетя Люба (обиженно). Ну и выражения! Я никогда не слышала, чтобы твой отец говорил подобным образом. А он работал в сельской больнице, и пациентами у него были крестьяне.

Отец (быстро). Каюсь, тетя Люба, стыжусь.

Тетя Люба. Это оттого, что сейчас все посходили с ума. И ты, Митя, и ты, Агния…

Мать (звонко). Аксюша, перестань!

Тетя Люба (сердито пожав плечами). Вместо того чтобы поступать, как разумные люди…

Аксюша, вдруг резко повернувшись, выскакивает за дверь. Пауза.

Мать (растерянно). Ничего-ничего…

Тетя Люба (гневно). Хорошенькое «ничего»! Девочке исполняется восемнадцать лет. В таких условиях! (Громко топая, выходит вслед за Аксюшей.)

Мать. Митя… не говори мне сейчас ничего. Пожалуйста, ничего мне сейчас не говори. Ты же видишь, я ни о чем не спрашиваю… (Напряженно.) А, Митя?

Отец (секунду смотрит на нее, затем шутливо, с нежностью). А ну-ка, сознавайся, где ты была так долго?

Мать (опустив глаза). Я шла и думала — хорошо бы прийти, а ты уже дома…

Отец. Ты шла очень медленно…

Мать. Ты видел… заграждения за Кропоткинской?

Отец. Да.

Мать. Одного я не могу себе простить. Твой проект…

Отец (качнув головой). Ну, на такие мелочи теперь никто не обращает внимания.

Мать. Пропали два года работы…

Отец. Ничто не пропало, пока это… (прикасается пальцами к своему лбу) здесь.

Мать. Митя, смешно признаваться в любви после девятнадцати лет нашей…

Отец. Нет. Признайся! Ну признайся же наконец!

Тетя Люба (вводит за руку Аксюшу). Она уверяет, что эта муфта ей не пойдет. Моя дорогая, когда тебе было три года, у тебя была плюшевая муфточка на шнурочке через шею. И прекрасно шла! А это настоящий хорек. Настоящий!..

Аксюша (отцу и матери). Извините…

Мать (хлопает звонко в ладоши). Ну, быстро все за стол! Стынут наши сорок перемен!

Все садятся. Тетя Люба кладет перед собой свой хлеб и сахар.

Отец (ставит на стол бутылку водки. Матери). К сожалению, вот… только такое шампанское. А?

Тетя Люба. Я всегда говорила, что пить надо именно водку.

Мать. Тетя Люба, возьмите колбасы.

Тетя Люба (смотрит ей в глаза). Нет. У меня есть свой хлеб и сахар.

Отец. Что значит свой?

Тетя Люба. Только это и значит. В восемнадцатом году ходили в гости со своим хлебом, и было ничуть не менее весело.

Мать (робко). Это когда ничего другого не было, а когда есть…

Тетя Люба. …И мы тогда читали вслух «Материализм и эмпириокритицизм», а не разыгрывали глупые сказочки. И революция тогда была в опасности. Мы просто были серьезнее!

Мать. Тетя Люба, мы станем серьезными завтра. Правда, Митя?

Отец. Завтра… (Наливает водку в бокалы.) Конечно.

Тетя Люба. Завтра он…

Мать. Ай! Митя, ты перелил, перелил! ( Быстро берет бокал, встает.) Аксюша, доченька. За твое будущее. А это значит — за победу!

Отец тоже встает. Молча чокается с матерью. Медленно поднимается Аксюша.

Тетя Люба (хлопотливо вскакивает, роняет вилку, бормочет едва слышно). «За победу», «за победу»… В газетах пишут стихами, разговаривают — речами…

Все чокаются, пьют.

Мать (оживленно). Ух ты! Ну, хлопцы, теперь держитесь, сейчас я захмелею. Митя! Знаешь, отчего мне весело? Наша дочь растет и хорошеет, и этому не может помешать война!

Отец (подает матери бутерброд). Ну конечно, дорогая. Ешь, пожалуйста.

Мать. Митя, Аксюша, знаете, отчего мне так весело? Оттого, что впервые за эти месяцы мне говорят: ешь, пожалуйста, оттого, что мы все здесь вместе и как будто вовсе нет никакой войны!

Тетя Люба. Митя, не давай ей, пожалуйста, больше водки.

Мать. А теперь пусть ударят и цимбалы, и балалайки, и гусли! И весь сводный международный оркестр! Три — четыре! (Запевает.) «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…».

Отец (подхватывает). «Просыпается с рассветом вся советская земля…».