Каролина Литвинова - Квинтэссенция поддержания жизни

" Пусть сейчас тебя уже нет, но твоя душа будет жить вечно"

***

На кладбище слало тихо. Слышалось глухое уханье совы где-то неподалёку. Ворон "пел" свои грустные, но безразличные ко всему живому карканья. Группа муравьев основала своё маленькое "гнёздышко", величаемое муравейником, рядом с недавно возложенной могилой.

" Хорошая примета" - припомнила Элен, хоть и в приметы она не верила, всё больше в чудеса.

Все ушли, никого не было рядом с безмолвным памятником. Она не сразу заметила девушку, которая остановилась на некотором расстоянии от захоронения. Она скинула чёрное пальто и теперь еле держала его дрожащими руками. Спустя несколько секунд слабые пальцы не выдержали и тёмная ткань стремительно опустилась на землю. Её глаза смотрели на эпитафию и кажется, видели только её. Элен не двинулась с места, всё также стояла на отдалении, но всё равно смогла заметить маленькую каплю "просто воды", скатившуюся по бледной щеке, которая оставила там мокрый след, а оный словно заклеймил молодую душу своей вечной болью неизбежной потери. Элен задыхалась. Слёзы заслонили всё лицо, она даже не пыталась их сдерживать, это не имело смысла. Горло сжали тысячи грубых, шероховатых пальцев, желание больше не заставлять ноги держать и дать им расслабиться так и манило за собой.

" Это ты виновата. Ты. Ты. Ты..." - чей-то настойчивый голос не давал придти в себя и отпустить давящее на сердце ощущение собственной вины. Вина стекала по венам вместе с кровью, мерно циркулировала, словно ты и было нужно, словно так было всегда.

Она знала, что той девушке в тысячу, нет, в миллион раз тяжелее, чем ей. Что её боль останется с ней навсегда, что уже никто и никогда не сможет заполнить ту ноющую пустоту, образовавшуюся в тот злополучный день, сам Дьявол его пометил. Да, знала, но ничего не могла с собой поделать. Душевная слабость дала о себе знать и она тихо всхлипнула, но в ту же секунду опомнилась и прижала ладонь к губам. Но девушка не двинулась с места, даже не вздрогнула. Застывшее стекло видело лишь памятник брата, а органы слуха не могли реагировать ни на что, кроме карканья ворона. Тело полностью обездвижено, даже дрожь прекратилась и теперь она застыла и стала таким же памятником... Но сердце каменным не стало и не станет. Оно всё также болело, с каждым разом разбивалось об отчаяние и насильно возобновляло свой беспокойный бег. Небо загремело и сотряслось наращивающими силу раскатами. Они предвещали бурный, неистовый ливень и долгие мрачные дни. Тучи, как по зову природы, неразлучной стайкой собрались над местом обитания ушедших в иные миры душ, летающих по всему безликому пространству. Первые, холодные капли опустились на мирные берёзы, дубы, на вялую траву и на головы редким прохожим. Зрение Элен затуманилось ещё сильнее, а спустя несколько секунд хлынул настолько сильный дождь, что вся зелень сразу стала мокрой, а все фотографии на могилах словно плакали вместе с Элен и девушкой, недавно потерявшей такого любимого и дорогого человека.

" Дождь... Дождь во время похорон смывает горести с наших душ, дарит прошение и прощание." - припомнила она и не сдержавшись, выкрикнула слова, наполненные болью, в жуткую пустоту кладбища.

- Смой же! Смывай, чего ты ждёшь? - горькие слёзы покатились по щекам, а громкий тон резко сменился на тихий, еле слышный шёпот, - смой, умоляю... Смой...

Вдруг она почувствовала тонкий, кольнувший в руку камешек. Элен перевела затуманенный взгляд на кисть и вдруг воспоминания захватили её и уволокли за собой... Медсестра. Та медсестра, которая обрабатывала ей рану, когда она была ещё малышкой и упала, споткнувшись на ровном месте. Рядом был детский сад и женщина, которая работала там, сразу же подбежала к беспомощной, маленькой девочке. Она быстро сделала обеззараживание, но было настолько больно, что маленькая Элен не могла успокоиться и перестать беспокойно рыдать. Тогда женщина дала ей маленький браслетик. Он был простым, без бриллиантов и других драгоценных камней, которые обычно "подкидывал" ей отец. Обычный, сделанный на верёвочке, с несколькими неизвестными камушками... Тогда добрая женщина сказала, что этот браслетик отныне будет нести ей счастье в жизнь, радость в семью и дальнейшее благополучие в любви. Она поняла, что сейчас всё это нужно уже не ей. Кротко выдохнув, она тихо снимает с руки браслет и бросает его как можно выше, но так, что бы он приземлился прямо под ноги стоявшей неподалёку девушке. Браслет быстро, но мирно опустился на "затухшую" траву. Девушка вздрогнула и посмотрела на украшение, стремглав перевела взгляд светлых глаз на беспокойное небо. Взгляд вдруг наполнился спасительной надеждой, а рука словно сама по себе потянулась к небольшому изделию. Крепко сжав его в руке, она вновь перевела взгляд на небо. Надежда угасла так же быстро, как и появилась, и Элен снова видела лишь оболочку жизни, всего лишь оболочку.

" Плоть и кровь, плоть и кровь, плоть и кровь..." - мысленно повторяла себе Элен, будто внушала.

Ещё немного постояв, девушка безмолвно ушла. Элен не могла уйти, она всё также стояла на месте. Всё также слёзы текли по красивому, но несчастному лицу. Всё также она понимала, что это уже не человек. Всего лишь "Плоть и кровь".

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

" Город засыпает, просыпается мафия."

Три чёрных "Мерса" несутся по "встречке". Ночные клубы, бары, пролетают перед глазами и не задерживаются в памяти надолго. Огни, словно спички, которые никогда не сгорят, рисуют яркие картины вывесок местных заведений. Кутузовский проспект. Скорость - 190 километров в час. Сам Кутузов бы ужаснулся, увидев здесь происходящее. Он уже ничего не боится. Лениво положив одну руку на руль, другой он печатает сообщение своей псевдо-подруге. Она знает, что в его груди нет ничего, кроме холодного безразличия. Равнодушие ранит, но более ранит то, что он, не испытывая совершенно ничего, может делать ей больно. За что? Этого она не понимает.

" До завтра никуда не высовывайся. Не привлекай к себе внимание" Написав это, он откинул дорогой аппарат в сторону и достав сигарету, зажёг её и закурил. Терпкий дым тут же наполнил пустую машину, в которой был только Радмир.

Он вдыхал этот запах, пока не помутнело в глазах и рулить не стало труднее. Только тогда парень открыл окно, что бы вдохнуть немного нужного, но такого ненавистного свежего воздуха. Он любил запах дыма. Даже больше, чем должен был. Курить начал в пятнадцать лет. Рано? Ни в коем случае. Слишком было тяжело в те времена. Приходилось ей гречневую крупу, неизвестную и пугающую, вместо привычной чёрной икры, заморских деликатесов и настоящего мяса. Денег еле-еле хватало на сигареты. Тогда он попробовал вкус настоящей жизни. От неё он уже давно ушёл, а вот от мании любимыми Optima так и не смог. Ветер хлестал его по щекам, будто хотел отрезвить. Он словно кричал - "Остановись! Верни разум!", - но он не останавливался, а просто ехал дальше. Не то, что бы не слышал. Не хотел слышать.