Блондинка [=Киноповесть с одним антрактом]

Когда меня просят рассказать о том, как я понимаю роль, которую играю в пьесе, я оказываюсь в затруднении. Как нарядить в слова чувства? И вот меня попросили, и вот я в затруднении. В большем, чем когда бы то ни было. А если говорить конкретно и подробно, так подробности торчат в разные, а то и в противоположные стороны. Попробую.

Есть люди «круглые», а есть люди треугольные, четырехугольные… и много-многоугольные. И каждый угол — взрыв, большой или маленький. Она такая. Есть люди, которые предпочитают идти по дороге, и кроме дороги и того, что находится по сторонам ее, ничего не видят, да и не хотят. А есть люди, которые пойдут по холмам и оврагам. Труднее, зато они увидят с высоты много такого, чего не увидишь, шагая по дороге. А скатившись в низину, можно вздохнуть, чтобы снова подниматься. Она такая. Женщины, чья молодость пришлась на предыдущие десятилетия, говорят мне, что Ира — не современная девушка, что это — их молодость, таких, мол, теперь уже нет. Однако девушки нынешние, да и многие (!), говорят: «Это про меня!» «Это про нас!» А ведь Ира — натура не ординарная, она исключение. Выходит, что таких исключений и сейчас немало.

Видимо, сопротивление трезвым регламентам жизни, бунт против унификации мыслей и чувств свойственны молодости во все времена. Пожалуй, только каждое время диктует степень «вооруженности» в утверждении своего способа жизни. Вчерашние были беззащитнее и уязвимее. Сегодняшние активны.

Всем известная формула: «Если бы молодость знала, если бы старость могла».

Моя шестнадцатилетняя дочь ни за что не хочет воспользоваться моим жизненным опытом. Другое дело, что одни расстаются с максимализмом молодости раньше, другие позднее. И вот такие запоздавшие неудобны окружающим, да им и самим трудно с людьми.

Эпиграф — это, как правило, ключик к «секрету» произведения, для меня во всяком случае, — будь то смысл, будь то главная эмоция автора. «О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги, о, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия!..» Это «двойное бытие» я понимаю как вечную борьбу, противостояние трезвой, жесткой прозы жизни с ее закономерными победами и — поэзии с ее безудержными мечтаниями, потребностью прожить необыкновенно, не так, как «все». И с ее тоже почти закономерными поражениями, которые в свою очередь питают душу. И у таких одержимых, как Ира, рождают стремленье снова бежать, воспарять и падать па зависть и удивление «бредущим».

Без таких «многоугольных», которые идеализируют и разочаровываются, забирают себе все и отдают до последнего, не задумываясь, которые нелепы здравому смыслу, жизнь была бы беднее.

Алиса Фрейндлих