Сергей Ермолинский - Синее море

А л е к с а ш а (появился в дверях и глядя в сторону) . К вам поручик.

Г р и б о е д о в. Кто, кто?

А л е к с а ш а. Поручик. (Показал головой на Нину.) Ихний. (Скрылся.)

Входит С е р е ж а Е р м о л о в.

Н и н а (радостно) . Сережа! (Вспомнив, что она теперь «светская дама».) Я хотела сказать: Сергей Николаевич… Как не совестно, право, вы совсем забыли нас…

С е р е ж а. Боялся помешать вашему счастью. (Целует ей руку.)

Н и н а. Это просто глупо с вашей стороны. (Выдернула руку и повернулась к Грибоедову.) Александр, вы… ты позови меня, когда можно будет… (Церемонно поклонилась, сделала дурашливый книксен и убежала.)

Г р и б о е д о в (смеясь) . Как видите, мы всё такие же! Вам не следует ее забывать. Вы для нее самый дорогой друг. А нам уезжать скоро.

С е р е ж а. Потому именно я и решился зайти. Давеча у генерала Сипягина обсуждали путешествие ваше в Тавриз и Тегеран. Надобно ли объяснять вам, что оно небезопасно?

Г р и б о е д о в. Объяснять не стоит. Я привык к путешествиям азиатским.

С е р е ж а. Вы чиновник, облеченный важной государственной миссией. У вас свои виды. Но в жизни вашей кое-что переменилось. Вы не один. Возможен ли только служебный эгоизм — с вами молодая жена.

Г р и б о е д о в. Ах, вот в чем дело! Неужели все-таки я дал вам повод так думать о себе? Вы уважали меня когда-то, Сережа.

С е р е ж а. Мало бы сказать — уважать. Вот этой рукой трижды переписывал вашу комедию — ведь был писатель Грибоедов.

Г р и б о е д о в. Собирался быть.

С е р е ж а. Однако почему же этого не случилось? Разве друзья ваши не предпочли Сибирь, каторгу или не мучаются здесь, в солдатчине?

Г р и б о е д о в. Солдатчина разная бывает.

С е р е ж а. Не понимаю. Не понимаю и никогда не пойму, как не пойму дружбы вашей с Булгариным!

Г р и б о е д о в. Когда я думаю о Булгариных нашей литературы, я не только мирюсь, я радуюсь, что так и не попал в их писательский круг. Сколько от них звону и суеты в литературе, а на деле — грязь и грязь.

С е р е ж а. Но ведь вы дружите с ним, с Фаддеем-то Булгариным, дружите?

Г р и б о е д о в. Сочтите это, если угодно, за ничтожность моего характера. Впрочем, естественную. Он был единственный в постоянстве человек, который почитал во мне литературный талант. Сколь важно мне это было! Стремясь в литературу, я встречал лишь уклончивые улыбки. И позже, когда созрели во мне смелые мысли и я нуждался лишь в окончательной твердости, — уклончивые улыбки продолжались. А он верил. Нашептывал доносы и на меня, дрожал от страха, но верил. Таков Фаддей. И я не смог бы без него. Слабость человеческая.

С е р е ж а. Вы странно говорите. Слабость? У вас? А сейчас вы… пишете?

Г р и б о е д о в (резко). Нет.

Входит М а л ь ц е в.

Что случилось?

М а л ь ц е в. Завтра утром отправляется фельдъегерь в Петербург…

Г р и б о е д о в. Дела обычные. Приготовьте бумаги.

М а л ь ц е в. Но ко мне только что заезжал доктор Макнил, состоящий при английской миссии.

Г р и б о е д о в. А! Он уже здесь!

М а л ь ц е в. Проездом.

Г р и б о е д о в. Проездом?

М а л ь ц е в. Вскоре отправляется в Персию. Выражал желание засвидетельствовать вам свое почтение.

Г р и б о е д о в. Извинитесь, Иван Сергеевич, сегодня не смогу.

М а л ь ц е в. Хорошо-с. (Уходит.)

Г р и б о е д о в (Сереже) . Да, у каждого своя солдатчина.

С е р е ж а. Вы ждете предписания о незамедлительном выезде в Тавриз?

Г р и б о е д о в. Полагаю, что не в Тавриз, а в Тегеран.

С е р е ж а. Но ведь как раз там, насколько мне известно, вас особенно ненавидят?

Г р и б о е д о в. А почему, собственно, я должен рассчитывать на любовь к себе?

С е р е ж а. Но об этом знают и в Петербурге?

Г р и б о е д о в (улыбнувшись) . Полагаю, что знают.

С е р е ж а (потрясенный) . Позвольте… Значит, знают? Скажите мне, а тогда, когда были вы под арестом, вы спаслись лишь по счастливой случайности?

Г р и б о е д о в. Может быть, и по случайности.

С е р е ж а. Нет, они ничего не забыли. Они и комедию вашу помнят. Они обо всем помнят! И вы послушно едете? Едете в Тегеран? И будете настаивать на уплате контрибуции в то время, когда настроение там…

Г р и б о е д о в. Не только контрибуции. При заключении Туркманчайского мира я говорил о пленных, которых насильно увезли отсюда, из Грузии, Армении, Адербиджана. Тут уступка немыслима. Иначе Россия предстанет не как покровительница, а как мачеха несчастных кавказских народов. Петербург простит, коли я буду сговорчив. Господин Макдональд, полковник английской службы, даже одобрит… Ну, а вы, ваши друзья, трактующие о верности мыслям, как они посмотрели бы на такую уступку?

Сережа сидит молча, опустив голову.

Вот видите. Стало быть, не ради возвышения графа Паскевича, не для славы графа Нессельрода я собираюсь ехать. Россия должна стать надеждой для всех народов, ее населяющих! Как знать, быть может, это и есть часть того великого дела, ради которого отдали свою жизнь безумцы на Сенатской площади? Но я еду не умирать, я еду утверждать эту надежду. И я счастлив, слышите ли, счастлив, что являюсь полномочным министром русским. Это значит, честью отвечу за каждый свой шаг и каждое слово!

С е р е ж а (бросаясь к нему) . Простите меня! Как я смел думать о вас иначе! (Обнимает его.) И я верю, верю! Вы родились под счастливой звездой — вас никогда не покинет мужество.

Г р и б о е д о в. Полноте, поручик. Но вы, кажется, плачете? Неужели плачете? Разве это обязательно при разлуке? (Улыбаясь, провожает его.) Не забывайте Нину.

Сережа уходит.

(Один.)

В дверях стоит М а л ь ц е в.

М а л ь ц е в. Что-то новое… Прекрасные строчки!.. А я вот опять к вам со своими мизерами.

Г р и б о е д о в. Бумаги? Давайте, будем подписывать. (Сел за стол.) Так… Значит, доктор Макнил уже направляется в Тавриз?

М а л ь ц е в. В Тегеран. В ближайшие дни.

Г р и б о е д о в. Как думаете, почему бы такая поспешность?

М а л ь ц е в. Полагаю, господин Макдональд, находящийся там, вызывает его.

Г р и б о е д о в. Что вы! Доктору Макнилу положительно нельзя без нас! Советую тоже собираться в дорогу.

М а л ь ц е в. Но ведь вы продолжаете настаивать на задержке в Тифлисе?

Г р и б о е д о в. Я настаиваю, но зато доктору Макнилу уже известно, что из Петербурга скачет новый фельдъегерь с предписанием о нашем незамедлительном отъезде. Готовьте чемоданы, дорогой Иван Сергеевич.

М а л ь ц е в (улыбается) . Вы шутите…

Г р и б о е д о в. Я не шучу. Доктор Макнил никогда не ошибается. Все правильно. (Углубляется в письмо.) Кстати, еще один вопрос, Иван Сергеевич.

М а л ь ц е в. Слушаю вас.

Г р и б о е д о в. Как вы думаете, откуда у Константина Константиновича Родофиникина столь много частных известий обо всем, что делается в Тифлисе?