Пётр Некрасов - Драматические произведения

ЛАВРИН (стараясь говорить спокойно) . Я взял ваш чемодан на вокзале, сударыня. Я еду домой в метро. Я заснул в вагоне, и мне снится кошмар. Со мной так теперь бывает. Это сон! Сон. А там… Выход в Город?..

Эхом отдаётся в темноте трансляция.

– Пользуйтесь выходом в город… Город… Город…

ЛАВРИН бросается к синей табличке… Бежит наугад, мимо тёмных стеллажей камер хранения, вагонов идущего поезда, кирпичной стены… А со всех сторон слышен странный шёпот – вкрадчивый, благодушный, сытый. Как будто кто-то очень рад видеть бегущего человека:

– Удача… Ниточка к ниточке, палочка к палочке…

– Удача… И верёвочная лестница готова.

– Добро пожаловать!

ЛАВРИН не успел. Вывеска со стрелкой разлетелась на куски со стеклянным звоном, как будто по ней выстрелили. Тут же в темноте включилась такая же. Совсем в другой стороне. ЛАВРИН снова бежит. Вслед ему – то же бессвязное бормотание:

– Ниточка к ниточке, палочка к палочке… Удача!

Снова звенит разбитое стекло… Снова исчезает вывеска. ЛАВРИН падает на колено, чтобы перевести дыхание. Оглядывается. Но выхода больше нет. Со всех сторон из темноты несётся торжествующий ШЁПОТ.

– Удача… Добро пожаловать!

– Удача… Добро пожаловать!

СТАРИК-приёмщик выступает из темноты и тоже озирается, но не затравленно, как ЛАВРИН, а цепко и внимательно, подмечая, откуда ждать нападения.

СТАРИК (задиристо кричит, перебивая) . А если разобрать верёвочную лестницу?

ШЁПОТ стих, как будто задумавшись над вопросом. СТАРИК уже рядом с ЛАВРИНЫМ, поманил его рукой, а потом легонько толкнул в темноту, заняв его место. Вызывающе поглядел вверх.

СТАРИК. Из ниточек можно сделать удавочку! Из палочек – эшафот! А всё вместе – виселица!

ШЁПОТ оглушает, рушится, неистово ревёт:

– Удача! Добро пожаловать!

– Добро пожаловать! Лети!

Слышится звон разбитого стекла и вой сирены. СТАРИК срывает шляпу и успевает отшвырнуть, прежде чем, закрыв глаза, валится замертво. А ещё через секунду всё погружается в темноту.

.

КАРТИНА 4. НОЧЬ

В темноте без толку щёлкает выключатель. Это ЛАВРИН пытается включить свет в прихожей собственной квартиры. Не удаётся, и он наощупь приоткрывает дверь в ту комнату, что поменьше. Света нет и там.

ЛАВРИН (в темноте, беззвучно). А, ч-чёрт!

Едва заметный шорох. Нет, ГОСТЬЯ не спит на диване. Она где-то за спиной у ЛАВРИНА.

ЛАВРИН (устало предупреждает) . Я вас не вижу, сударыня, так что не надо бить меня по голове. Я принёс ваш так называемый чемодан. Генка не появлялся?

ГОСТЬЯ (на секунду осветив комнату огоньком зажигалки) . Знаешь, у тебя получилось меня напугать. Проснулась, где – не помню, в прихожей кто-то спотыкается, света нет вообще…

ЛАВРИН (без особых церемоний берёт зажигалку из руки девушки, пошарив на полке, находит свечу). Теоретически это может означать только одно. Или авария, или конец света. Поскольку бога нет, значит, на станции опять коротнуло, третий раз за месяц.

ГОСТЬЯ. Ты знаешь, сколько раз в месяц гаснет свет в квартире и где тут лежат свечи. Объясни, пожалуйста, у кого я всё-таки заночевала?

ЛАВРИН. Встречный вопрос: какими кирпичами набит твой чемодан? Я заснул в вагоне метро по пути обратно. Мне снилось, что меня с этим гробом в руках приняли за участника шоу «Полигон» и повязали.

ГОСТЬЯ. «Полигон»? Какое-то военное состязание?

ЛАВРИН. Только не говори, что впервые слышишь!

ГОСТЬЯ. Гена в поезде упоминал. Что у него есть друг-репортёр, который этим интересуется. Это он про тебя говорил?

ЛАВРИН. Репортёр – Валерка. Я просто наклейки на кассеты клею, чтобы ему не перепутать. А Геннадий-то редкостное трепло…

ГОСТЬЯ. Я просто слушала, что он рассказывает про своих друзей…

ЛАВРИН. Это неправда. Геннадий всегда рассказывает исключительно о себе. А ты его не слушала. Ты искала где переночевать.

ГОСТЬЯ (пожимает плечами) . Твой приятель притащился к тебе домой с девушкой, выставил тебя на улицу. Мне его что, пожалеть?

ЛАВРИН (поясняет) . Кто в итоге в кровати, а кто на улице? Вот! И у него так всегда, всю жизнь. Но ты жалеть, конечно, не обязана. Ты с ним в песочнице не играла.

ГОСТЬЯ. Крепкая мужская дружба?

ЛАВРИН. Точно. Она же – жалкая, сопливая лирика песен под гитару, из которой взрослая ты выросла. (Напевает.) «Милая моя…»

ГОСТЬЯ (продолжает наугад) . «Солнышко лесное»?

ЛАВРИН (оценивающе) . Ого! Тебя точно надо Валерке показать. Правда, ты куришь. Это он в женщинах ценит невысоко…

ГОСТЬЯ. Он такой знаток женщин, твой приятель?

ЛАВРИН. Теоретически.

ГОСТЬЯ. Теоретически? Интересно, как?

ЛАВРИН (усмехнувшись, цитирует). «Женщина всегда уйдёт. Всегда будет ждать момента. К кому, на чью сторону – неважно. Главное запомнить её той, что есть. И не дожидаться ухода».

ГОСТЬЯ (сочувственно) . У твоего приятеля умерла девушка? Это печально.

ЛАВРИН. Тебе не печально. Тебе скучно. Потому что всё это ты уже слышала от Геннадия. Поезд идёт восемь часов. Так что и про меня, и про Валерку, и про завтрашний репортаж ты знаешь уже всё. Если интересно, включи завтра «Вечерние новости» – и всё услышишь.

ГОСТЬЯ (рассмеялась) . Гена приглашал меня на трибуны завтра. А ты пойдёшь?

ЛАВРИН (в тон ей) . Нет, слава богу!

ГОСТЬЯ (беззаботно) . Нет же бога! Просто авария на станции!

ЛАВРИН. Теоретически!

И тут врубается электричество в квартире. Оба щурятся. Диван в комнате не застелен. ГОСТЬЯ одета всё в те же джинсы и рубашку.

ЛАВРИН. Ну точно, это не конец света. (Идёт к шкафу, чтобы достать простыни и одеяло.) Так что приятных снов. При электричестве ни Генка, ни Валерка, ни я тебе не собеседники. Жаль, нет нашего общего друга Серёжи. Он обаятельный. Но бросил маяться дурью, нацепил на шею галстук и потеет теперь следователем в Госпрокуратуре.

ГОСТЬЯ. Не очень-то я люблю потных мужчин в галстуках. А у тебя на всё своя теория есть? «Слава богу, теоретически». Это как?

ЛАВРИН. А что ж тут сложного? Жил-был две тысячи лет назад человек. Жил себе и жил. К карьере не стремился. Революцию сделать не пытался. Что нация сильна и здорова, тоже не орал. Жил себе в двухкомнатной квартире… Со сломанным замком на двери…

ГОСТЬЯ (со сдержанным одобрением) . А лет ему сколько было, если не секрет?

ЛАВРИН (застилая диван) . Да поменьше, чем тебе, ему было, когда он заметил странную вещь. С ним разговаривают, и его слушают. Разные люди. Совсем разные. Вежливые и хамы. Умные и не очень. Знакомые мужчины и малознакомые женщины. Он их ни в чём не убеждал, ни к чему не призывал. Просто с ним было всегда можно поговорить, он выслушивал и отвечал теоретически. А при следующей встрече обычно звучало: знаешь, а твоя теория оказалась правильная. И постепенно он привык к тому, что люди ему верят.